Четыре времени любви

Я давно понять хочу

тех, кто это сочинил…

«Звук отзвенел, растаял, высох…»

Звук отзвенел, растаял, высох —

на эхо не хватило сил.

Рояль стреноженный в кулисах

расправил спину и застыл….

Опущен крышки чёрный парус.

Теперь иные времена,

где тоже музыка из пауз

одних, и это — тишина…

Ты помнишь, музыка была?!

То в полдыханья, то резвее,

у Пианиста и Стейнвея

три на двоих росли крыла…

Ты помнишь, музыка была?!

Металась чайкой у причала…

Ты помнишь, как она звучала?

То скрипки, то колокола…

«Она совсем не поучала,

а лишь тихонечко звала…»

Молила. Грезила. Прощала.

И защитить не обещала —

хотела, только не могла…

Погашен свет, закрыты двери,

в фойе пустых зеркал обман…

Мы наши тихие потери

несём на улицу, в туман…

Привычный ход вещей нарушив,

звучит, густеет, как смола,

мелодия. И греет душу.

«Какая музыка была!»

Предновогоднее

За стеною гаммы: до-ре-ми.

За стеною драмы, драки, мир.

За окном декабрь: визг, смех, гол!

Но пока за кадром Новый Год.

Поутру молочной дымкой скрыт

город, под подошвой лёгкий скрип.

Там, где ночью шаркала метель,

в белом полушалке дремлет ель.

Ей не очень спится средь двора.

Крик. Галдёж. Синицы. Детвора.

Бытовая проза: рыжий кот

загнан на берёзу и орёт…

Вон, нетрезв немножко, входит в роль

дворник. На дорожку сыплет соль,

на мостке покатом колет лёд…

Но пока за кадром Новый год.

Под гору неловко мне идти,

хоть до остановки доползти…

Повезёт, толкаясь, влезть в нутро —

довезёт икарус до метро.

День короче вздоха: фа-ми-ре.

Зимняя эпоха на дворе.

Сумерки летучи, солнцу лень.

Всё ныряет в тучи. Как тюлень!

Вечер — синий щёголь — без помех

бродит, пряча щёки в темный мех.

Больше по привычке, чем всерьёз,

тонкой рукавичкой греет нос.

С белой крыши свесясь (виден? нет?),

юный тонкий месяц выйдет в свет…

Подмигнёт двурогий: глянь, народ,

вот он, на пороге — Новый год!

……………………………………………

За стеной привычный Майкапар…

Из трубы фабричной белый пар…

Достаю из скарба дат и вех

давний тот декабрь, прошлый век…

Четыре времени любви

«Четыре времени любви…»

Четыре времени любви.

Причал, приплывший из тумана,

черты вчерашнего обмана,

дурманный дух полынь-травы.

Кипящий снежностью лавин

восторг, сминающий отчаянье,

четыре четверти молчанья

венчают сыгранный клавир…

Душа, шагнувшая в острог

разлуки… Жёлтая усталость

часов песочных. Запоздалость

под вечер найденных дорог…

И память — храмы на крови,

быльём поросшие погосты…

И жизнь — в горсти, и сами — гости…

Четыре времени любви.

«Было это, не было?!..»

Было это, не было?!

Мучайся вопросами…

Дальний южный город

нордами пропах.

Золотилось небо

цветом осени,

и волна горчила

на губах.

Были встречи затемно.

Были, были…

Распадались занавесы-дымы…

Как же обязательно,

чтобы нас любили!

Как не обязательно,

Чтобы — мы…

Затянулись патиной,

про́литы в песок ли

времена, что кажутся

самыми…

Только реки памяти

пересохли;

как деревья, высохли

сами мы…

Волны в берег били.

Помню — были

эти встречи, затемно

всякий раз…

Небыли да были…

Просто мы любили!

И не обязательно,

чтобы — нас…

Из прошедшего времени

Что нам было отмерено,

в той осталось весне.

Из прошедшего времени

ты приходишь. Во сне.

Возникая без ведома,

без письма, без звонка,

ты приносишь мне ветры

в своих нежных руках.

Прибегаешь из детства,

и в разгаре игры

ты — стихийное бедствие,

ты — лавина с горы.

То по-доброму, ласково,

то — безжалостно, зло

превращаешься в сказку,

в невидимку, в стекло,

становясь отражением,

светлой тенью, звездой

в бесконечном скольжении

над зелёной водой…

Всё, что было отмерено,

той досталось весне.

Из прошедшего времени

улыбаешься мне.

«Ты можешь быть и грустной, и весёлой…»

Ты можешь быть и грустной, и весёлой,

рассеянной, немножечко хмельной…

И улетают в небо — невесомы —

слова, так и не сказанные мной.

Ты можешь быть обидчивой, капризной,

смешною, строгой, ветреной — любой…

За мною тенью по пятам, как призрак,

неслышно ходит девочка-любовь.

А до тебя — моря, равнины, горы,

шаг в темноту иль в пустоту прыжок…

Но всех острей и горше это горе —

ты не моя, ты можешь быть чужой,

ты можешь быть счастливым новосёлом

за тридесятой каменной стеной…

И улетают в небо — невесомы —

слова, так и не сказанные мной…

«…А юные входят в раж…»

…А юные входят в раж.

В артериях дрожь погонь.

Им разум уже не страж —

летят мотыльки в огонь.

Рискуют сгореть дотла.

Сорваться с вершины вниз.

Но в сердце — колокола!

Но счастье — из-под ресниц!

Их ночи не помнят снов,

их губы забыли речь.

Их уши не слышат слов,

способных предостеречь,

что страсть — ерунда, напасть,

богатство — пожар — сума;

что можно, напившись всласть,

от жажды сойти с ума.

Что тот, с кем отыщешь клад,

таит под полой обрез…

Что кажется — ты крылат,

но всё тяжелее крест…

…Не помня друзей, врагов,

бессмертья не обретя,

летят мотыльки в огонь.

Летят мотыльки, летят…

Алхимия

Весна. Титаники махинами

плывут ко льдам…

Всю ночь промучаюсь с алхимией

и аз воздам.

Смешаю фейерверк гормоновый

внутри реторт,

протуберанец феромоновый

и кровоток!

И!

Жизнь почти что опрокинута.

Беги! Лови!

И вот она — моя алхимия,

гудит в крови.

В ушах — то шёпот, то мелодия,