Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

Мне очень было грустно, мой милый Петя, когда я узнал, что нельзя было передать вам моих научных сочинений, но будем надеяться на будущее. «Времена меняются», — говорит латинская пословица, и иногда то, чего нельзя было сделать в этом году, оказывается возможным в будущем, или наоборот. Недавно мне сказали, что три мои работы, о которых я писал вам прошлый раз, т. е. первый том «Строения вещества», «Основы качественного физико-математического анализа» и «Законы сопротивления упругой среды движущимся в ней телам», отданы теперь на рассмотрение компетентному лицу, но я не знаю его имени, — Менделееву же и Бекетову, о которых я просил, оказалось, было неудобно, по причине «преклонного возраста обоих»[93]. Очень мне хотелось бы, чтоб и тебе удалось познакомиться когда-нибудь с моими работами, и при случае я буду еще об этом просить, да и вы помогите мне, если увидите, что обстоятельства будут благоприятны… Я же на этот счет живу теперь в совершенных потемках.

А как мне хотелось увидеть вас всех, в какие наряды вы ни облеклись бы, и родные места, где каждый куст и каждый пригорок так много говорят сердцу! Лучше уж и не огорчать себя воспоминаниями об этом! Сейчас, за неимением новых, пересматривал ваши прежние фотографии в своем альбоме. Вот и наш дом, где все мы жили вместе, и флигель, и каменные ворота вдали, куда мы ходили иногда гулять, и подъем на горку в парке, поросший березами, и широкое, ровное поле под горой, и большой пруд с островком посредине… Как он весь зарос водяными кувшинками! Их белые цветки так и торчат из воды повсюду вокруг лодки, где наклонилась ты, Верочка, с веслами в руках…

Сижу сейчас и думаю: что-то творится теперь на белом свете? Когда-то в Швейцарии пришлось мне посетить Ронское ущелье. Лет сорок тому назад в него еще никогда не вступала нога человека, потому что река прорезала в этом месте целый горный хребет от самого верха до низу и текла не менее двух верст в узкой расщелине, дна которой никто никогда не видал со склонов горы. Но человеческая предприимчивость воспользовалась и этой таинственной пропастью, которую народное воображение считало испокон веков жилищем горных фей и горных духов и гномов. С обоих концов ущелья стали пробивать одну за другой дыры в отвесной каменной стене, начали вставлять туда толстые железные стержни и крючья и-привешивать на них в мрачной глубине расщелины, по одному из ее боков, висячие деревянные мостки, вроде длинного балкона, в нескольких саженях над мутными, мечущимися волнами потока. И вот все то, что было, казалось, тайной от века, стало вдруг доступно человеческому глазу за каких-нибудь два франка…

И я проходил вместе с несколькими русскими и английскими спутниками по этим висячим и гнущимся под ногами, хрупким по внешности мосткам, с большими щелями между досками, нарочно оставленными для эффекта. От шума и грохота потока не слышно было человеческого голоса; внизу, в полутьме, метались волны и крутились водовороты, а вверху, на громадной, недосягаемой высоте, синела лишь узкая полоска голубого неба. Весь мир, казалось, был сжат в этой узкой щели, и таким же представляется мне он часто и теперь. Когда я гляжу в промежуток между бастионами на несущиеся вверху облака и на летающих под ними ласточек и стрижей, я часто вспоминаю об этом Ронском ущелье. Все, что делается в мире, представляется отсюда так же далеким, как оно казалось и тогда… И что же удивительного в том, что я чуть не пометил, по рассеянности, этого самого письма 395 годом?..

Я живу все эти годы главным образом своим внутренним миром, и если сохранил еще в себе живую душу и восприимчивость не только к печальному, но и к смешному, то это лишь потому, что раньше, чем я исчез со света, у меня в голове уже много было научных вопросов, которые хотелось разрабатывать, и предметов, которые хотелось изучать. Вот окончу сейчас это письмо и снова примусь за них, и снова на полгода войду в обычную колею. В это полугодие я успел закончить статью о радиоактивных веществах и книгу по древней астрологии конца четвертого века, для которой нашлись случайно достаточные материалы, как я уже писал в начале этого письма. Вышло довольно живо, и я назвал свою книгу: «Откровение в грозе и буре; история возникновения Апокалипсиса». Теперь примусь опять за теоретическую физику и буду разрабатывать один новый математический метод исследования физических вопросов. Если позволит здоровье — окончу к новому году и напишу вам тогда об этом новом произведении.

Прощайте все, мои дорогие! Будьте здоровы и счастливы!

ПИСЬМО СЕМНАДЦАТОЕ [94]

Январь 1905 года

Дорогая, милая мамаша!