Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

Действительно, ничего другого нельзя было даже и придумать. Гондола была отцеплена, оболочка аэростата, наполовину потерявшая свой газ, вновь поднялась вверх и всплыла над вершинами леса. Крестьяне повлекли ее, как коня на длинной вожже, между деревьями, но через несколько минут порыв ветра вновь бросил ее на вершину высокого дерева, в которой запутался верхний коней гайдропа. Снять шар не было никакой возможности, иначе как срубив дерево.

— Рубите! — скомандовал Шабский.

Подрубленное дерево свалилось в сторону и, сильно дернув за гайдроп, который оказался недостаточно прочным, оборвало его у самой гондолы. Освобожденный аэростат взвился, как вспугнутый орел, в высоту, а державшая его толпа крестьян, потеряв равновесие после разрыва каната, разом повалилась на землю, с его конном в руках.

Мы молча стояли в лесу, следя глазами за нашим сорвавшимся с узды воздушным конем, и мне вспомнилась птичка, выскользнувшая из клетки, когда я был еще мальчиком, и унесшаяся с радостным пением высоко в голубую лазурь. Мы с грустью смотрели на него, пока он не исчез совсем из виду. Что теперь нам делать? Как возвращаться в аэроклуб без аэростата? Но ничего другого нам не оставалось. Сильно упавшие духом, мы добрались до Петербурга лишь на третий день. Но к удивлению нашему, в аэроклубе нас встретили лишь криками всеобщего удивления и радости:

— Как! Вы все еще остались живы?!

Оказалось, что на следующий же день оболочка «Треугольника» упала в полутораста верстах от места нашего спуска и была задержана местным населением. Тамошний священник сейчас же телеграфировал об этом в аэроклуб, и нас сочли сорвавшимися и погибщими.

«ИНТЕРЕСНАЯ ПРОБЛЕМА ОРГАНИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ» [103]

Уже более 40 лет назад, когда я в полном одиночестве ходил целые годы из угла в угол в запертой камере срытого теперь Алексеевского равелина Петропавловской крепости и не скованное ничем воображение одно уносило меня далеко за стены моей никому не ведомой камеры, мне пришла, между прочим, в голову одна мысль.

Я думал о загадках органической жизни, явления которой во многом идут вразрез с законами энтропии, господствующей в стихийной природе, и, между прочих, о метаморфозах насекомых.

Какие химические реагенты развиваются в червякообразной гусенице-бабочке, как только она достигнет определенной зрелости, и быстро превращают в ней все внутренние ткани, за исключением нервной системы, в сметановидную сплошную массу, защищенную непроницаемой хитиновой оболочкой? Какие реагенты образуют из этой аморфной массы новые органы тела? Последнее явление я приписывал воздействию на нее единственно оставшейся нерастворенной нервной системы. Это она вырабатывает в куколке из раствора ее прежних внутренних органов новые органы другого типа, и в результате то же самое по своей нервной системе, а следовательно, и по психике существо выходит из защитительной оболочки вместо ползучего летучим и, расправив скомканные в куколке крылышки, начинает кружиться в воздухе.

В то время не было еще и в помине ни опытов д-ра Воронова в Париже, ни самой идеи омолаживания тканей живого организма, за исключением фантазий средневековых алхимиков о жизненном эликсире, но уже вполне обосновалось в химии учение о катализаторах, т. е. о веществах (как, например, пепсин, трипсин, птиалин и другие энзимы органической и стихийной природы), заставляющих одним своим присутствием, даже и в незначительном количестве и без заметного собственного изменения, реагировать между собой другие вещества или превращать их в новые состояния в каком угодно количестве.

И первая же пришедшая мне в голову мысль состояла в том, что и у гусениц насекомых причина превращения в новую форму должна принадлежать возникновению в их тельце каких-то энзимов, обновляющих все их ткани, за исключением нервной системы, как бы лежащей в их основе, чем сохраняется и психическое единство прежней и новой форм.

Вторая мысль, естественно следовавшая за первой, была о том, что эти энзимы следовало бы выделить из куколок насекомых и испытать их действие на животных не только того же типа, но и других типов, и в случае благоприятных результатов применить их к человеку. Не произойдет ли и у них обновления всех тканей без изменения мозга и нервной системы, обусловливающей психическую сторону нашей жизни.

Мне страшно захотелось тогда сообщить свою идею ученому миру. Я думал, что как физиологи, так и химики-органики сейчас же с жаром возьмутся за ее разработку, так как куколок шелковичных червей ежегодно выбрасывается огромное количество, а потому и материала для выделения предполагаемого мной катализатора можно всегда набрать сколько угодно.