Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия

1997 год – это уже следствия новых реалий. Отцы семейства, такие как Ганин, находятся в крайней степени унижения. Что мешает соскочить с привычного, изменить жизнь? Но вот он кроме своей работы на заводе ничего не умеет. Иные альтернативы – стать охранником или грузчиком, но это тоже всё временно и крайне шатко. В конце нулевых, по сути, мало что меняется, кроме внешних декораций, призванных заретушировать реальность. А в ней те же люди, которых насильно выгоняют из одной привычной вековой реальности во что-то временное, непостоянное, как в «Зоне затопления». Они также оказываются за бортом, становятся ненужными, чуждыми новому миру после потопа, плохо адаптированными к нему. Такие люди всегда находятся, и завтра подобным аутсайдером может стать любой.

Еще один возможный вариант – уйти, забиться в нору. Практически монашеское бегство от мира, погрязшего в кривде. Ганин вспоминает своего одноклассника, который уехал в деревню и живет там на подножном корме. В рассказе «В норе» молодой парень Игорь забился в нору еще основательней. Уехал из города. Живет в деревне картошкой, растит кур да пописывает рассказы в местные журналы. Отпустил бороду, стал как дед. Здесь ему нехорошо, но в городе еще хуже. В этом бегстве нет никаких руссоистских мотивов, желания слиться с природой. Своей институтской подруге, которая приехала на день, чтобы вытащить Игоря, тот говорит: «У меня нет иммунитета, чтоб в вашем мире жить». Там новостной шум, в котором нет честности, а здесь он живет без радио и телевизора. Друзья изменились, стали другими. Один, который писал картины, теперь над ними смеется, торгует и собирается идти в милиционеры. Другой из гитариста превратился в охранника. В Новосибирске доцент, когда-то важный, торгует в электричке газетой «Спид-инфо». Чтобы не свыкнуться с этими реалиями, не раствориться в них, не стать насекомым, Игорь и бежит в деревню, забивается там в нору.

Такие люди, как Ганин, выросли с ощущением предопределенности жизни, ее расписанности, понятности. Но с приходом новых реалий всё это начало приобретать дурную коннотацию. В жизненной стабильности стала усматриваться механистичность, отсутствие свободы. Новые реалии дали альтернативу привычному строю жизни. «Цех – отдельный мир» вполне может быть покинут, вместо работы от звонка до звонка предлагается непредсказуемая, но самостоятельная гребля по волнам рынка. Вырваться в эту альтернативу жаждет Сергеев, совершенно не зная, что его ждет впереди. Любой ценой вырваться, так как настоящее вызывает только отвращение.

К работягам тогда относились презрительно, называли их «совками». Представляли совершенно потерянными и ни на что не способными людьми. Даже скорее недочеловеками – роботами, реликтами прошлого, выведенными в неких тайных лабораториях франкенштейнами. Все они отойдут вместе с этим прошлым, жалеть их не стоит, через жалость это постылое прошлое лишь цепляется за жизнь и отравляет собой настоящее. Причем всё это подавалось как личная неспособность этих людей к развитию, к новому. Утверждалось, что они ленивы и нелюбопытны, завистливы и злобны. Их выплевывал рынок-избавитель, и это казалось совершенно естественным. Печальное, зомбированное поколение «совка»… Также совершенно естественным представлялось и не платить им зарплату. Зачем? Так они гуманнее, быстрее отойдут на свою законную обочину, да и зачем плодить нищету? Зачем? Теперь у нас новые гегемоны, всё для них.

Двумя годами ранее, в 1995 году, Сенчин написал рассказ «День без числа». Он также про серую слитность времени, отсутствие его идентификации, каких-то характерных признаков, лица. Здесь также пунктирной линией обозначен один день человека (схожую технику позже использует Дмитрий Данилов в своем романе «Горизонтальное положение»), который разменивает его на пустоту – листание телевизионных каналов и бросает любое начатое дело. Вокруг мир, из которого полностью выхолощена возможность чуда: «Только есть испепеляющая, ежедневная реальность. Без двери…» Это «без двери» становится приговором, и человек не в состоянии что-либо совершить, он переходит в пассивную позицию даже не наблюдателя, а тени.

«Жизнь идет напрасно и пусто» и «день этот опять был без числа» – этой фразой завершается рассказ. Есть только иллюзии, имитации реальности, как телевизор, к которому прилипает герой. В действительности же кругом пустота, и от переживания этой преследующей пустоты-обманки Сенчин никак не может отделаться. Он будто идет по ее следам, выявляет различные формы мимикрии, чтобы изобличить их, вывести на чистую воду.