Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия

Переходное время – это ведь некая эклектика, смешение языцев, потеря четкой ориентации, часто соединение несоединимого. Литература моего поколения взывает к преодолению этого мировоззренческого хаоса «ни то ни се», состояния лермонтовского паруса – белой точки на белом листе бумаги, – к выстраиванию аксиологии. Это не смех, не игра, не кривлянье, не скоморошество, а серьезный и часто нелицеприятный разговор, это предъява времени, современникам и себе.

Собратья срывают ветхие ризы, обличают миражную реальность. По сути, они занимаются тем, что настырно и целеустремленно очищают драгоценный металл от жуткого окисления, черноты. Это ручная работа, требующая большого труда, смелости и упорства, которая лишена какого-либо траура и кликушества, представляет собой движение по пути к свету.

Литература в России всегда была больше чем вид искусства, она вышла из веры и всегда плотно с ней связана. Это осознание «больше чем» надо поддерживать, следует сохранять планку. Хотя очень много соблазнов плюнуть на всё и заявить, что литература никому и ничего не должна. Так многим легче, вольготнее и приятнее. Но в том-то и дело, что в России она именно что должна. В этом долге и состоит ее сила.

Герои моей книги «Четыре выстрела» знают об этом долге и наследуют его.

Сегоня есть ощущение, что та отечественная литература, которую у нас принято называть «великой», уже стала для нас своеобразной античностью. Что есть не просто временная дистанция, а коренной водораздел. Преодолеем ли мы его или лишний раз докажем, что наследуем лишь по праву рождения. Встанем в ряд с другими наследниками великих цивилизаций, которые походят скорее на пигмеев. В мире великанов остались исключительно лилипуты. Подобный пессимизм всегда будет присутствовать, потому как современность, как правило, воспринимается за ущербное время, которое еще ничего не доказало, не оправдало себя. Наследники лишь растрачивают полученное наследство.

Льва Толстого «и впредь будут помнить, но, наверное, уже отдельно от России, от русской литературы. Кто сегодня помнит, что Португалия была великой морской империей? Хоть имя Магеллана на карте живо… Нынешняя русская литература маленькая и слабая – “местечковая”. Она не интересна никому, кроме себя самой, не только в мире, но и у нас в стране», – высказался литературный критик Лев Пирогов. А всё потому, что в современной литературе «нет жизни страны. Нет жизни простых людей, которых раньше именовали людьми труда. Не только изображения труда нет (спросите у московских детей, какие рабочие профессии они знают, кроме дворников и дорожных ремонтников), но жизни тех, кто этим трудом занимается – их чувств, их миропонимания, их чаяний, их жизненных ценностей» (http://vz.ru/opinions/2017/1/17/853710.html).

Вот и Герман Садулаев ему вторит в одном из интервью: «Современный российский писатель несет на себе рюкзак ответственности и полномочий “русского писателя”, оставшийся нам от веков девятнадцатого и двадцатого. Но мы карлики. Нас за этим рюкзаком и не видно».

Пусть так. Пусть мы карлики, пусть у нас есть большие перспективы и опасности замкнуться в своей «местечковости» и стать глухим эхом гимна русской литературы. Пусть так, гарантий не даст никто. Но даже в том, что карлик несет огромный рюкзак – в этом есть надежда. В своей книге мне именно хотелось показать, что мы имеем дело не с карликами, что линия великой русской литературы не прервалась и вопрос наследования вовсе не закрыт.

«Русская литература встает из гроба» – так отреагировал в феврале 2016 года Александр Проханов на известие о том, что Захар Прилепин стал офицером армии ДНР. «Но нет конца истории, нет конца русской литературе. Она прорвалась из-под каменных плит, куда ее затолкали либеральные победители. Они натянули целлофановые мешки на головы всех русских писателей, шельмовали их, называли фашистами, отказывали в публикациях, замалчивали, хохотали над всеми святынями, над идеальной русской мыслью и русской душой. Предлагали вместо Литературы Откровения литературу низменных страстей, сардонического сатанинского хохота, литературу синюшней болотной гнили и распада, литературу смерти», – пишет Александр Андреевич.

Если говорить об общем ощущении, то оно сходно с тем, которое представлено в финале произведения Всеволода Вишневского «Мы, русский народ»: «Шла пехота народа, который веками мятежно гремел, добывая себе и другим свободу и не отрекаясь от нее ни на плахе, ни на костре. Шли праправнуки Степана Разина и Пугачева, шли потомки декабристов, шли братья Коммуны, шли люди, которые в огромной истории своей пережили и поражения, для того чтобы больше их не знать. Шел здоровый народ, народ-страстотерпец, народ-победитель, великий и гениальный».

Полк собирания русской истории, русской цивилизации и отечественного духа. В этом, а не в расколе, не в распаде суть. Надежда и будущее.