Четыре жизни ивы

После этого судилища я провёл тяжёлую ночь. Полная луна загадочно улыбалась мне в маленькое окошко. Что ты думаешь, светило, обо мне и нашем мире, которому даришь свой серебристый свет? Ты отстраненно взираешь с небес на Землю, но ведома ли тебе судьба всех её обитателей? Ты помнишь героев былых времён, помнишь всё династии, всех императоров, куртизанок и поэтов, ты будешь светить, когда нас не станет, так ведомо ли тебе наше будущее?

Ночное светило не снизошло до ответа и исчезло из окна.

На следующий день допросы и пытки продолжились. Я устал и отчаялся, но отказывался признать себя виновным, хотя меня могли забить до смерти. На что мне эта жизнь, состоящая из одних только унижений и предательств? Но меня предало и моё тело — оно не желало сдаваться и отчаянно цеплялось за это жалкое существование, несмотря на синяки и кровоточащие раны.

В обеденный час мои судьи отвели меня в храм, связали, а сами отправились в столовую. Не успели они уйти, как я услышал чьи-то тихие рыдания. С трудом передвигая ноги, я подошёл к окну и спросил, кто там плачет.

— Это я, — ответила Ива.

— Убирайся! Не желаю с тобой разговаривать, убирайся отсюда. Оставь меня в покое.

— Выслушай меня, умоляю! Они пришли и спросили, где ты держишь дневник. Однажды вечером я видела, как ты что-то прятал в дупло плакучей ивы… Я не хотела отвечать, но они сказали, что это очень важно, что ты замешан в контрреволюционном заговоре. Я не поверила. Подумала, что дневник очистит тебя от подозрений… Несчастная дура…

— Заткнись! — выкрикнул я, вспомнив, как доверял ей. сколько чудесных дней мы провели вместе. У меня защемило сердце, на глазах выступили слёзы. — Зачем ты пришла сюда, зачем рассказываешь мне всё эти сказки? — сорвавшимся голосом спросил я. — Они приказали тебе вырвать у меня признание! Я ничего не скажу, слышишь, совсем ничего! Убирайся, иди и передай своим хозяевам, что контрреволюционеры — они, а не я!

— Прости меня! — закричала она в ответ. — Умоляю, Вэнь, прости! Это я во всём виновата. Ты и представить себе не можешь, как я сожалею!

Я впал в бешенство и с отчаянным воплем кинулся на стену:

— Лицемерка! Убирайся! Ты мне больше не друг! Предательница! Уходи!

На крики явились мои мучители и засунули мне в рот кляп. Я без сил рухнул на пол и зарыдал, забыв стыд и достоинство.

На очередное заседание суда пришло намного меньше народу. Крестьяне вернулись на поля, многие студенты тоже не явились. Их боевой задор ослаб, обвинения и обличительные речи были лишены вдохновения. Глава делегации ударил меня кулаком в лицо. Даже вид крови ничего не изменил. Мои палачи и судьи устали.

Меня снова отвели в храм и оставили одного. Боль немного утихла. Я лёг у алтаря, свернувшись клубком, как побитая собака. Меня больше не пугала ни паутина, ни темнота, я перестал чувствовать мерзкий запах собственных нечистот. Ярость и жажда мести, несколько дней назад переполнявшие мою душу, ушли безвозвратно. Стало тихо. Отблески заката бледнели на горизонте. Наступала ночь. Убаюканный нескончаемым стрекотом сверчков, я погрузился в блаженный покой и начал засыпать, но тут кто-то тихо позвал меня с улицы. Я узнал голос, но отвечать не стал.

— Я знаю, ты там, — печально сказала Ива. — Но не хочешь со мной говорить. Тем хуже… Мне нет прощения. Я сама никогда себя не прощу.

Я слышал, как она плачет.

— Я принесла тебе мазь, Вэнь, она облегчит боль.

Что-то ударилось о прутья решётки, упало и покатилось по каменному полу. На мгновение воцарилась тишина. Я решил, что Ива ушла, но снова услышал её голос:

— Ты спишь, Вэнь? Что тебе снится? Вчера я ходила в бамбуковую рощу на горе, добралась до развалин дома…

Рыдания Ивы разбудили охранника, и она убежала.

В окне появилась луна, постояла немного и уплыла. Я смотрел, как медленно меркнет освещённый её шлейфом кусочек неба и зажигаются звёзды. Той ночью я не спал ни одной минуты. Думал о родителях. Детали ушедшей жизни с поразительной ясностью всплывали в памяти: я слышал, как шипят брошенные в масло овощи, гремят кастрюли, смеются соседи, тренькают под окном звонки велосипедов моих друзей. Я чувствовал себя счастливым и спокойным. Вечер окрашивал окна в алый цвет. Новый год! Рвутся петарды, шипят фейерверки. Всё готовят пельмени. От моей матери пахнет мылом «Небесный Храм».

Завывание ветра и шорох бамбука заставили меня очнуться. По телу пробежала дрожь. Никогда ещё я не мыслил так ясно.