Четыре

Совершенно никто ни о чём не думает там, внизу. Они же, сволочи, там внизу не понимают своего счастья, не ценят того, что — внизу: в случае чего, ничего с ними не станется, никуда они не денутся в случае чего, а только лягут прикрыть своими телами землю, с которой им никуда не деться, и (в случае чего) они всё же могут сделать хотя бы это, и это главное. А мы, мы же — совсем другое дело, мы высоко, мы так высоко, если что, — что с нами будет? что от нас останется, если что? Мы же понимаем, мы даже не сможем, нечем нам будет прикрыть эту землю, которую мы сами называли нашей общей родиной, постоянно, сами им говорили, тем, кто там, внизу смотрит на нас неотрывно. Ну, что вы смотрите на нас, ну, что они так смотрят, честное слово, мы бы хотели, мечтали спуститься и быть с ними, и помогать им в поле, и кормить их детенышей молоком, и учить их в школе чистописанию и арифметике, правда, но ведь как бывает — мы можем спуститься очень быстро и от нас ничего не останется после этого, ничего, чтобы даже прикрыть то место, на которое мы спустимся, ничего не останется, честное слово, — если мечта сбывается слишком быстро, это тоже плохо. Всё плохо, почему же всё так плохо? мы всё время думаем, почему же так плохо всё, когда всё так хорошо? Казалось бы? Да? Нам здесь наверху, казалось бы? А может, нам это всё действительно казалось, может быть, всё это нам только казалось так? Ну–ка, проверим, у нас–то есть такая возможность, ну–ка… нет, вовсе нет, все, наоборот, хорошо, даже преотлично, но всем нам, почему–то, все равно кажется, что плохо. Мы бы, правда, честное слово, хотели бы делать всё это, спуститься и говорить с ними, и все такое, но почему–то никак не делаем, не можем, не смеем, ведь тогда у нас не было бы мечты. И мы всегда хотим куда–то, где не так плохо, где пока нет нас, и, может быть, поэтому нам и кажется, что там хорошо, а (может быть) попади мы туда, нам снова покажется, что плохо, в то время, когда всё, наоборот, хорошо, и… о, всё это очень сложно, даже думать об этом трудно, чувствуешь, как кровь течёт в мозговых сосудах, из последних сил пытаясь напоить маленькие серые клеточки, чем им там нужно, сахарами всякими и ещё чем–то, а им всё не хватает, они задыхаются и кричат, мол, давай, давай ещё, ещё давай, не хватает для решения поставленной перед нами задачи, и кровь бежит, бежит по сосудам, как по коридорам, вниз, в подвал, там много всего, чего нужно, но путь не близкий, туда, сюда, туда, сюда, а задача всё не решена, да и имеет ли она решение?

Сволочи, все они сволочи, вот что, быдло бессмысленное, только и могут тупо глядеть на нас, разглядывать нас снизу, неотрывно. Пропади они там все внизу пропадом, мало их всех пороли, предки наши, те, кто были до нас, мало, всех надо было пороть, всех, и много. Подлые людишки, подлые, мерзавцы и проходимцы все, продадут вас за рюмку водки с огурцом и не поморщатся, вот как-с. Не поморщатся и греха не побоятся, греха–то, — как мы есть их отцы, а они наши дети, и так уж и Богом устроено, и не нам о том судить. Все христопродавцы, с-сволочи, ничего святого, — работать не хотят, только водку трескать, да глядеть на нас снизу неотрывно, такие подлецы. Мы им: здорово, дескать, ребята — глядят, молчат, ничего не говорят, только глядят так, тяжело, согнув спину и нагнув голову, из–под бровей, тяжело так, — у-у, мол, барин, и все, и больше ничего. Ни здравия желаем, ваше превосходительство, ни да здравствует лично дорогой товарищ, ни–ни. Мало, мало пороли, те, кто до нас, а мы уже — и не можем, уж и разучились, и рука не раззудится, а раззудится, так и не рука совсем, совсем другое, чем и пороть неудобно. Да и высоко мы, вот как-с, не дотянешься до них–то родимых, нипочем не дотянешься, даже если и вытянешься.

А они, они знают об этом, подлецы, глядят так тяжело, мол, у-у, товарищ барин, вот только вытянись, вот только подойди поближе, ужотко мы покажем тебе морду–то свою, ужотко напомним, как кровушки–то нашей попил, мироед–захребетник, ужотко барчуков твоих на березках–то распялим за это самое дело. Суки драные, подонки вашесиятельные, жужжат там над головой, застят нам небушко, в которое глядим мы, не опуская глаз, вдруг увидим что. Что увидим–то? да, что, что нам надо, немного — небо чистое, да облака, да чертоги небесные, а этих мух жужжащих мы видеть не желаем, желаем чисто глядеть. Говнюки, ублюдки, — сами протухли давно, аж смердит, а все кружатся, все кружатся, все думают, что нужны зачем–то нам, а нам ничего уже не нужно, все у нас отняли, те, кто был до них и до нас и отнял все, даже то, что не нужно. Даже нам теперь и не к чему все это, только бы стоять так, подставляя глаза чистому лучению неба, только глядеть и не думать ни о чем, и о чем нам теперь думать?