Четырех царей слуга

По пути в Москву четыре полка тамбовских солдат были отпущены с царского разрешения прямо в Тамбов. Ими командовал один из сыновей Гордона — полковник Джемс Гордон. Тамбовские солдаты показали себя в Первом Азовском походе с самой лучшей стороны, и отец мог быть доволен сыном. Царь Пётр Алексеевич соизволил лично попрощаться с полковником Джемсом Гордоном и от своего имени поблагодарить его за верную государеву службу:

— Рад был видеть твоих тамбовских солдат в азовском деле. Скажешь отцу, что хорошего он вырастил для Москвы из сына офицера...

Русская армия возвращалась домой, страдая сперва от холода и дождей, а затем — от снега и мороза. Австрийский дипломат Плейер, задержавшийся из-за сильной простуды в Черкасске, выехал в Москву на санях через месяц тем же путём, каким шла петровская армия. Он записал в своём дневнике:

«По дороге я видел, какие большие потери понесла армия во время своего марша, хотя и не будучи преследуема никаким неприятелем; нельзя было без слёз видеть, как но всей степи на протяжении 800 вёрст лежали трупы люден и лошадей, наполовину объеденные волками».

При подходе к городу Валуйки ударили сильные морозы. Гордон пишет, что одетые по-летнему войска потеряли много людей. После переправы через реку Валуй пошли обжитые места, где находились и кров, и топливо. Здесь царь Пётр I, а за ним и генералы покинули армию, уехав вперёд. Они считали себя сделать это вправе, поскольку проделали с войсками самый трудный путь с берегов Дона. Патрик Гордон оставил за себя бутырского полковника Карла Кауфмана, человека толкового и ответственного. При расставании попросил его только об одном:

— Побереги, как можешь, солдат. Нам с тобой с ними ещё воевать да воевать...

Государь проделал весь путь по степи со своими любимыми полками Преображенским и Семёновским, следуя в их колоннах. С пути Пётр писал в Москву, князю-кесарю Фёдору Юрьевичу Ромодановскому:

«Мин хер кениг...

По возвращении от невзятого Азова с консилии господ генералов указано мне в будущей войне делать корабли, галисты, галеры и иные суда. В коих трудах отныне будем пребывать непрестанно. А о здешнем возвещаю, что отец ваш государев, святейший Ианикит, архиепископ прешпургский и всеа Яузы и всего Кукую патриарх с холопями своими, дай Бог, в добром здравии.

Пётр».

Царь не отправился сразу в первострельную столицу, а с дороги от Валуек поехал в Тулу, чтобы осмотреть там местные оружейные заводы. 15 ноября туда же явился к нему и генерал Патрик Гордон. В его «Дневнике» появилась новая запись:

«Я выехал очень рано и на рассвете достиг железных заводов. Я остановился там в доме и отдыхал, пока рассвело. Потом поехал я ко двору, где я был очень милостиво приветствован его величеством, всеми вельможами, а также Львом Кирилловичем (боярином Нарышкиным. — А. Ш.), хозяином этих заводов. После обеда я поехал с его величеством на заводы, где я выковал широкую полосу».

Царь остался очень доволен тем, что его любимец-шотландец показал мастерство в кузнечном деле. Вечером за столом у боярина Нарышкина между ними состоялся разговор о ружейном деле. Лев Кириллович, показывая царю новую, тульских мастеров, фузею, сказал:

   — Ваше царское величество, фузея сия наша, туляками сработанная, ничем не хуже заморских, англицких да голландских.

Пётр был готов одобрить сказанное, но заметил недоверчивый взгляд Патрика Гордона. Спросил его:

   — А ты, ваша милость, генерал мой любезный Пётр Иванович, что на сей счёт скажешь?

Шотландец взял из рук Льва Кирилловича фузею, осмотрел замок, заглянул в ствол, провёл рукой по прикладу. Сказал:

   — Верно. Смотрится не хуже, чем что ты, ваше величество, покупаешь у купцов в Европе. Но оружие огненного боя хорошо не видом, а боем. Как пуля далеко бьёт, как она в цель летит. Проверить бы на то тульскую фузею надо.

Гордон при сказанном хитрил. Он давно знал большую страсть московского самодержца ко всяким огненным потехам, особенно к пушечной и ружейной пальбе. Поэтому генерал не удивился, когда царь сразу же после сказанных им слов приказал всегда бывшему под рукой Преображенскому сержанту-бомбардиру Алексашке Меншикову:

   — А ну-ка заряди мне сей самопал.

Государь стрелял прямо из оконца нарышкинского тульского дома, больше напоминавшего небольшой загородный дворец знатного вельможи. Стрелял Пётр Алексеевич метко, и ружейная пуля снесла с конька крыши соседнего дома деревянного резного петушка.

Отмахиваясь шляпой от пороховой гари, наполнившей комнату, шотландец восторженно воскликнул, опередив всех прочих присутствовавших царедворцев:

   — Браво, ваше величество! Стреляли не хуже, чем из бутырской мортирки по Азовской крепости...

В Туле Патрик Гордон во всех делах и увеселениях был рядом с царём. Посещения железных заводов чередовались с пирами то в доме у окольничего Соковнина, то в тульской вотчине Дубровицы князя Бориса Алексеевича Голицына.