Четыреста лет царского дома – триста лет романо-германского ига

Но сибирская история для нас ещё не закончилась, а только начинается. В очередной раз, посетив лавку букиниста, вдруг увидел книгу Н.С. Лескова, распродаваемую за бесценок. Привлекло внимание одного рассказа: «Колыванский муж». Подумал: «Неужели про тот завод?» Дома нашёл это произведение в своём собрании сочинений, полученному от моих дорогих родителей (папа доставал «по блату»). Читая, удивился, что автор под Колыванским морем понимает теперешнее Балтийское. Да, он умел передавать информацию через века!

ФН много писали о том, что Екатерина II для унижения славы русских, заметая следы их многолетнего присутствия в Европе в качестве хозяев территории, перенесла существовавшие в Европе (на месте теперешних Германии, Испании, Австрии, Италии) и оставившие следы только на старинных картах Великую Пермь и Великую Вятку в район сегодняшнего Пермского Края и Кирова (бывшая Вятка). Но в их работах мне пока не встретилось упоминания о таком геополитическом переносе (ради одурачивания потомков — Крижанич опять оказался прав) в отношении старой и новой Колывани. Да, эти трансферы стали происходить только после уничтожения Пугачёва, точнее Московской Тартарии, интересы которой он защищал с оружием в руках [65*]. Ни одного другого имени его сторонников и его сибирского царя романовские историки не дали сохранить. Даже держали в секрете, где, как и кем был окончательно разбит Пугачёв. Оказалось — Суворовым! Покровом тайны был покрыт титул генералиссимуса — «Рымникский». Говорилось, что его он получил в честь победы над какими-то врагами на территории сегодняшней Румынии. Но это неверно: Рымник есть старое название реки Урал (Яик), где и было уничтожено войско Пугачёва. На территории Румынии теперь тоже есть селение Рымник, которого не существовало и в помине, когда Суворов там бился! Оно возникло задним числом, когда стало нужно объяснять звание «Рымникского» героя. Всё могут короли! Сам же генералиссимус молчал и покорно принял опалу от Павла I. За этот сговор с властями его имя сохранили для потомков. А те, кто не молчали — исчезли; если не из жизни, то из истории. Ещё раз тебе говорю: гражданское мужество встречается реже, чем смелость на войне.

Вспомни Тараса Бульбу из одноимённого произведения Гоголя. С одной стороны, мы видим его безоглядную смелость в открытых и жестоких столкновениях с врагами, постоянную готовность жертвовать собой ради боевых товарищей, с другой стороны, в чужом городе, где не стреляют, но где содержится в неволе любимый сын, он испытывает слабость, тревогу, сомнения. Гражданские отношения больнее задевают сердце, потому что в них речь идёт о нас самих или близких, родных, которые обязаны остаться после нас, на территории без войны.

Во второй половине существования люди начинают бояться отрицательных эмоций. Испорченное настроение в мирной жизни может восприниматься не легче «боевой» раны. Инсульты и инфаркты — это ли не плата за игнорирование чувств? Гражданские отношения гораздо сложнее противодействия на войне. Великий Бальзак писал:

«Там, где противники мирятся, даже подравшись на шпагах, любящие расходятся безвозвратно из-за одного взгляда, из-за одного слова. В воспоминании о жизни сердца, ничем не омрачённой, кроется тайна разрывов, часто необъяснимых».

6 апреля. Суббота.

Знаешь, вот и переписал я последнюю строчку из рукописи. Так и не иначе у меня бывает: сначала мысль должна лечь на бумагу. Но я допустил некоторую промашку: не оставил задела для этого творческого дня. О чём это? Сейчас объясню…

Больше 40 лет назад, в минуту редкого отдыха, я включил запрещённую передачу «Голос Америки». Не думай, что слушать было здорово приятно. Как всегда стоял посторонний треск, грохот и даже шум пустых жестяных банок: советские «глушилки» трудились исправно. (Ты их и сегодня можешь увидеть на другой стороне, выйдя на берег Камы по Сибирской. Только теперь они работают в режиме радиостанций, заливая эфир пошлостью и глупостью). Содержание всегда было уловить не просто, а слушание музыки делалось едва возможным. Но в тот памятный день вдруг и треска было мало. А какой-то известнейший (там) американский писатель делился успехом своего творчества. Среди прочих важных факторов был назван и такой: заканчивая рабочий день, он старается и для следующего оставлять какой-то задел, чтобы с утра мысль потекла легко, и творчество было похоже на нанизывание новогодних игрушек на ёлку. «Хвойное дерево», то есть ствол, стержень будущего повествования он заготовлял с вечера.