Четырнадцать сказок о Хайфе

И тут старик вдруг понял — понял с абсолютной светящейся ясностью и с болью, выворачивающей душу до самых кончиков пальцев, — что существует нечто абсолютно невыносимое для него, непредставимое без отчаяния ни в бытии, ни в небытии. Этим невыносимым была мысль о том, что он старик еще будет — здесь или там, и будет греть свой старый чифирь на примусе и добавлять в него спирт — а Рэкса уже не будет, не будет нигде и никогда. Вся его отчетливая память была связана с Рэксом: Рэкс лежит посредине синагоги, Рэкс лает на случайных прохожих, любопытных соседей и назойливых духов, Рэкс бежит по городским каменным ступенькам под горячим средиземноморским солнцем, Рэкс лежит на берегу моря и лапой отгоняет мух. Мысль о том, что откроются врата какого-то там другого бытия, и Рэкс не вбежит туда первым, или что он старик будет идти по аллеям какого-то иного мира, а Рэкс — потому что уже не будет никакого Рэкса — не станет гоняться за тамошними белками и даманами, была непереносимой. Это было возможно, но это было больше того, что старик мог перенести. Он положил руку на спину собаки и заплакал. Старик помнил, что так он плакал, когда их накрыли минометном огнем, и они все погибли, а он лежал в канаве один среди трупов, и тихо шуршали миндальные деревья. Узкое лицо неожиданно улыбнулось. «Жизнь, — сказал старик, — ему навсегда, на всю Твою вечность». Узкое светящееся лицо снова застыло в ожидании. Наверное, подумал старик, так смотрят на человека, который имея туза, ходит шестеркой; но это было уже неважно, потому что само желание выигрывать давно уже отошло для него по ту сторону ничтожного. Пес, хоть, кажется, и не знавший ни о какой вечной жизни, почувствовал, что старику грустно, и прижался к нему теплым подрагивающим боком. Лицо еще чуть-чуть приблизилось, надавило взглядом, без враждебности, но — как ему показалось — и без жалости. «Ты помнишь, что у тебя было только одно желание», — как бы говорило оно, напоминая о летучей мыши, так странно тянувшей леску в воздух. Старик снова кивнул. Лицо улыбнулось и стало меркнуть.

«Сейчас оно исчезнет совсем, — подумал старик, — и снова превратится в арон а-кодеш». Но увидеть это он не успел, потому что без всякого стука в дверь синагоги вошел молодой человек — из тех, что после армии едут в Индию или Индокитай и остаются там на долгие месяцы, а иногда и годы. Но куда бы они не пытались бежать от себя, подумал старик с легким удовлетворением, их всюду опознают как израильтян по характерно семитской внешности и еще чему-то столь же аморфному, сколь и безошибочному. Впрочем, возвращаясь, они обычно приобретают буржуазную целеустремленность, получают полезную специальность и работу в офисе с кондиционером, потом женятся; но есть и такие, которые так и не находят себя и продолжают блуждать от одной временной работы к другой, от одной благородной идеи к другой, оказываясь орудием в руках всевозможных интересантов, политиков, демагогов и сектантов. Как ему показалось, вошедший был именно из числа таких, не нашедших себя; он был старше других, подобных ему, но все еще одет в рубаху в псевдоиндийском стиле и сандалии на босу ногу. Длинные «хипповские» волосы болтались по плечам. Молодой человек направился к Рэксу, и тут старик все понял. Похоже, что жители соседних домов наконец-то выполнили свои давние угрозы и вызвали службу охраны животных. Для вошедшего же — как и для многих других ему подобных, разочаровавшихся в людях, — временная работа в службе охраны животных была своего рода убежищем от боли потерянных иллюзий. Старик окликнул его. Вошедший взглянул на старика — как ему показалось с недоумением — и протянул руку к собаке. Но Рэкс повел себя крайне странно, не только не зарычав, но и бросившись навстречу незнакомому человеку, лизнул ему руку и позволил взять себя за ошейник. «Вот и все, — с горечью подумал старик, — даже Рэкс уже стал искать себе нового хозяина». Жизнь быстро уходила.