— А чего у него сосуды-то хрупкие оказались? — буркнул Рыкованов, разложив перед собой листок и нависая над ним, словно устрашал пойманную дичь. Его угловатая голова медленно двигалась. — Молодой вроде ещё…
— Вот тут результаты химико-токсикологической экспертизы, — протянул Шульга другой документ. — В тканях лёгких и костях обнаружен стронций. Оценочная доза облучения — более 10 грей. Это очень много, очень. Судя по всему, это острая лучевая болезнь.
— Да ну! — возмутился Рыкованов, хлопнув ладонями по столу. — Кому ты рассказываешь, Мирон Иванович? Я лучевиков видел! От лучёвки так быстро не помирают. Кирилл вон говорит, Эдик с мегафоном бегал, народ баламутил, а у него, оказывается, лучевая болезнь в крайней стадии и сосуды как решето! Да не поверю!
Мирон пожал плечами и откинулся в кресле:
— Мы не знаем, когда именно он получил дозу. Кратковременная ремиссия характерна для лучевой болезни: её называют периодом видимого клинического благополучия.
Рыкованов приоткрыл окно и закурил, целясь струёй дыма в небольшую щель. Запах табака вывел Пикулева из прострации, тот постучал пальцами по бумагам и требовательно спросил:
— Мирон Иванович, когда именно он был отравлен? Что там пишут?
Шульга ещё раз пробежался глазами по документу.
— Судя по бурному развитию симптомов, незадолго до смерти. Из-за обширных повреждений сложно сказать, каким образом он получил дозу, но это было не внешнее воздействие: или ингаляционный способ, или с пищей, или сразу в кровь. Иначе на теле были бы ожоги.
— Всё равно не понимаю, — проворчал Рыкованов. — Да видел я, как от лучёвки помирают, но чтобы так сразу, за пару часов…
— Внутреннее облучение может быть крайне интенсивным, — ответил Шульга. — К тому же на фоне перенесённого онкологического заболевания. Радиация бьёт в самое слабое место: у него это сосуды.
Пикулев развернул ко мне огромное кресло Рыкованова и впился взглядом:
— Ты говоришь, за пару дней до смерти он уезжал?
— Да, близкие подозревают, что в Екатеринбург, но я думаю…
Пикулев оборвал:
— Вот! Вот где копать надо! Если Самушкин встречался с дягилевскими, значит, они и потравили. Радиация! Конечно, радиация — все сразу на нас подумают. С кем он виделся?
— Мы не знаем, — ответил я.
— Ищи, Кирилл, ищи! — воскликнул Пикулев. — Долго тянешь! Видишь как всё поворачивается! Сарматы готовят грязную бомбу, вся общественность накалена, а тут наш святой Эдуард гибнет от облучения! Так на нас что угодно повесят, и что мы с сарматами заодно. Надо ставить точку в истории!
Он с досадой оттолкнул от себя лист и нервно заколотил по столу позолоченной ручкой.
— А, чёрт! — воскликнул он. — Дягилевские точно сольют всё в прессу. Радиация всегда с нами ассоциируется, тут и доказывать нечего. Надо сработать на опережение, ясно?
Я промолчал. Пикулева это разозлило:
— Кирилл Михайлович, тебе ясно? На опережение!
— Что это значит? — спросил я.
— А то и значит! Нельзя ждать! Сейчас очень неудачное время для таких скандалов. Можно было бы заявить, что он умер от инсульта, но не получится: хоронить будут в закрытом гробу, народ не поверит. Тут надо что-то посерьёзнее выдумать. Как хочешь, но закрывай историю. Время даю до конца недели. Не можешь раскрыть — придумай что-нибудь!
Когда Пикулев с Шульгой вышли, Рыкованов не спеша вернулся в своё кресло, покачался в нём, поскрипел, словно выгоняя пикулевский дух, и кинул перед собой полусмятую пачку сигарет.
— Дрогин на тебя жалуется, — сказал он и посмотрел на меня испытующе. — Говорит, работать мешаешь, рукам волю даёшь.
— Дрогин скотина, — ответил я.
— Скотина, — согласился Рыкованов и вдруг добавил с горечью. — А там все скоты! Знаешь, что эти пролетарии у меня за спиной говорят? Куда только не посылают! Вот и нужны такие Дрогины, иначе нас живьём сожрут.
— Но тут повод есть. В ЭСПЦ-2 сильные утечки из конвертора. Пусть инженеры посмотрят, что можно сделать…
— Да посмотрят, не дурней твоего! — отмахнулся Рыкованов. — Мы, знаешь, как раньше работали? Дизель Д-130 молотит, струя гари толщиной с руку, чёрное всё, сизое, на три метра не видать. И так целый день пашешь. А на улицу выйдешь: что за воздух такой кислый? А он не кислый — он свежий. Вот так и работали. А потом ещё в зоне…
Я был уже у дверей, когда он окликнул меня:
— Кирюша, тебе менты хоть помогают?
— Чем они помогут? Дело в следкоме. Мешают скорее: вчера вызывали, снова показания записывали.
— Это кто у них такой ретивый?
— Следователь Сердюков.
Сердюков позвонил мне на личный телефон и пригласил без повестки, словно хотел поделиться подробностями дела Самушкина. Когда я приехал, он долго не появлялся, а потом устроил мне практически допрос о наших отношениях с Эдиком. Я напомнил Сердюкову, кто я такой и почему занимаюсь этим делом, но он заявил, что никаких распоряжений не получал и назначен недавно, что у него поручение от следственного комитета и, более того, дело кажется ему очевидным. «Что значит очевидным?», — спросил я, но он лишь процедил: «Следком разберётся».