Чикагская петля

Она говорила холодно и раздраженно — скорее всего, она ему не доверяет. Ей тяжело с ним, Герма его недолюбливает. Ведь из-за его диеты — старой строжайшей диеты — он никогда не притрагивался к тому, что она готовила. Для нее это все равно, что не слушать ее или не смотреть ей в глаза. Это открытое неприятие. Из-за такого отношения Паркера она часто была с ним слишком холодна, а подчас и неожиданно груба.

— Где мой маленький джентльмен? — спросила она, имея в виду малыша и говоря так, будто Эдди слышал и понимал ее.

«Она боится меня», — подумал Паркер. Он чувствовал, что пахнет гнилью, от него исходит запах тухлятины.

Герма пошла за малышом, прошла мимо Паркера и стала тяжело подниматься по лестнице. Когда она спустилась с малышом на руках, стала более раскрепощенной. Теперь у нее было что держать, чем заняться и о чем поговорить.

— Я возьму его на весь день, — проговорила Герма. — Нам будет так весело у бабули. Да, мой маленький?

Паркера так взбесило это нарочитое сюсюкание. Но она точно справится с Эдди лучше, чем он. Она ведь не убийца. Он посмотрел на эту женщину как еще на одну особь женского пола.

— Барбара сказала, что для тебя самое страшное уже позади, — сказала она в дверях.

Я выманил женщину на встречу со мной, привез ее домой, привязал и закусал до смерти. Это все правда.

Я — Вольфман, и Барбара застукала меня в ванной зареванным и мертвецки пьяным. А что Вам сказала Барбара?

— Мне намного лучше, — сказал Паркер, — Большое спасибо, что спросили. Нет, правда, большое спасибо!

Его искренность, похоже, озадачила мать Барбары. Она в поисках некоего успокоения посмотрела на малыша и сказала: «Сейчас мы накормим этого маленького джентльмена чем-нибудь вкусненьким, да?»

Когда Паркер остался один, он пошел прямо к шкафу Барбары и достал из него пять платьев. Он разложил их на кровати. Достал ее нижнее белье, ее шелковые трусики были так невесомы, словно вода. Стринги и трусики — как сироп. Ее чулки — эластичные и с интересным плетением, как паутина. Особенно ему понравился на ощупь бюстгальтер с кружевами. Эти искусно скроенные чашечки.

И его удовольствие усиливалось сомнением в том, что сюда можно действительно поместить тело человека — все эти вещи такие маленькие и тоненькие. Они принимают любые формы, втиснутые в них.

Паркер закрыл занавески и включил торшер — прекрасная вещь, создающая романтическую атмосферу с каким-то всепрощающим светом. Затем он разделся догола. Надел черные кружевные трусики… и с трудом перевел дыхание. В тот момент, когда их резинка хлопнула по его животу, у него так и подскочил член. Платье совсем не сидело на нем — у него не было груди. Он попытался надеть юбку, но не смог застегнуть ее. У Барбары было платье-халат, расшитое шелком — французское. Он надел его. И ее длинный парик. А потом начал ходить взад-вперед перед огромным зеркалом.

А что если прямо так пойти на улицу, на станцию, поехать на поезде? Он не мог решиться попробовать прямо сейчас. Он бродил по дому в парике, посмотрел новости. Он накрасил губы и посмотрел на себя в зеркало: не только налицо, а вообще на себя целиком.

Потом он стер макияж и снял парик. Снял рубашку Барбары и надел свою привычную одежду прямо на черные шелковые трусы. Он сел в машину и поехал по Эванстону, чувствуя, как плотно его облегают трусики Барбары. Паркер смотрел на других женщин не как на объект физического желания. Он изучал их, в первую очередь их одежду, их манеру ходить, сидеть, стоять. Забавно: какими маленькими шажками они семенят! Как все время держат ноги вместе, а спину прямо, что положительно сказывается на форме груди. А самые хорошенькие идут с высоко поднятой головой, не горбятся и говорят, почти не двигая губами, как бы цедя сквозь зубы.

Мужчина, ждавший кого-то у киоска «Вендиз», даже не взглянул на него. Он заказал тройной гамбургер, картошку и кофе. Паркер чувствовал себя подозрительным, и тем не менее никто его не замечал, даже когда он бросил в свой кофе четыре куска сахара. Всем плевать. Он думал, что от этой еды его снова затошнит, но у него просто началась изжога, и он очень захотел пить. Он пошел в «Дайри Куин» и купил себе мороженое «Двойное наслаждение». Паркер ел его, чавкая и то и дело облизывая ложку: всем плевать.

На этикетке трусиков было написано «Дикие ночи». Он вспомнил это позже, вечером, в баре, где сидели одни мужчины. Он смущался из-за этих трусиков, чувствовал себя из-за них очень уязвленным. Если бы кто-то из присутствующих узнал, что он в женских трусиках, они бы растерзали его. Паркер сконцентрировался на этой мысли и решил, что это, в принципе, логично. Он поехал домой и «замел все следы».

— Ты куда-то ездил? — спросила Барбара, когда вернулась.

— Нет, — ответил Паркер резко. Так прошел первый день недели переодеваний. Каждый день он пробовал носить другую женскую одежду, и однажды, не переодевшись в привычную одежду, он сел в машину и поехал в Скоки, припарковался у больницы, потом поехал на кладбище, потом в бар.