Чикатило. Явление зверя

– И что мне теперь, расплакаться? Ребенка убили, убийцу мы не нашли, – мужчина достал сигареты, но курить не стал, просто вертел пачку в руках. – Не знаю, как вы, а я в такие моменты чувствую свою бесполезность. Может быть, это повод уйти в отставку, но никак не нюни распускать.

– Мы когда на ваш запрос отвечали, честно говоря, надеялись на вашу помощь, – сказал Витвицкому второй следователь, расположившийся за соседним столом.

– Боюсь, пока мы вам мало чем поможем. Скорее вы нам. Можно получить копию дела?

– Конечно, когда будет соответствующий запрос, – кивнул седой, убрал пачку в ящик стола.

– И мы бы хотели поговорить с родителями мальчика, – подала голос Овсянникова.

– Они развелись. Ларионов пьет. Ларионова переехала. Куда – не знаю.

Витвицкий нахмурился.

– Хорошо. А друзья, учителя? Он в какой школе учился?

* * *

В гостиницу они приехали вечером. Шли по коридору молча. Овсянникова была непривычно мрачна и молчалива. Наконец не выдержала:

– Не нужно было к отцу ходить. Толку никакого, только напомнили лишний раз, что…

– Это наша работа, Ира. А что напомнили лишний раз, так я голову на отсечение даю, что он и без наших напоминаний об этом ни на секунду не забывал, – тихо ответил Витвицкий.

Девушка будто не слышала его, пребывая в тягостной задумчивости.

– Не представляю, что может быть страшнее, чем когда родители переживают своих детей, – пробормотала она.

Витвицкий остановился.

– Вот наши номера.

Овсянникова пошла дальше, не услышав, вся погруженная в свои мысли.

– Ира! – окликнул ее мужчина.

Она остановилась, обернулась.

– Извини. Иногда кажется, уже все видела, уже все знаю, уже ничто не тронет… А потом вдруг на ровном месте… как замыкание какое-то.

– Это не на ровном месте.

– Моя бабушка говорила – надо размыкать горе.

Витвицкий не понял, уточнил:

– Как это?

– Ну не держать его в себе, поделить с другими. Размыкать – не я, а мы, понимаешь. Этому Ларионову давно нужно было размыкать горе… – Ирина зябко повела плечами.

– Вот он и размыкал как мог, – Витвицкий кивнул на дверь с номером пятнадцать. – Твой пятнадцатый, мой тринадцатый.

Овсянникова через силу улыбнулась.

– Не повезло.

– Почему?

– Тринадцать – число несчастливое.

– У меня все всегда не как у всех, так что для меня, наоборот, – счастливое. Спокойной ночи?

Неожиданно Овсянникова подалась вперед, коротко поцеловала Витвицкого в губы.

– Спокойной ночи, Виталий.

Тот какое-то мгновение смотрел на Ирину, потом притянул ее к себе, поцеловал в ответ. Поцелуй затянулся. Наконец Витвицкий отстранился, хоть и продолжал держать девушку за плечи.

– Может быть, зайдешь ко мне? – тихо спросил он.

– Зачем?

– Ну, там… чаю выпьем… – засмущался Витвицкий.

– Не надо, Виталий.

– Почему? – откровенно спросил он.

– Не знаю… может быть, потому что у Ларионова горе… потому что вокруг вообще очень много горя… детей убивают… а мы…

– А что мы? – Витвицкий неожиданно повысил голос, заговорил, рубя фразы: – Ты знала Виктора Косачева? Следователя, который вел дело Закотновой?

– Нет, я позже пришла, он уже не работал.

– А я с ним познакомился, Ира. Печальное зрелище. Печальнее, чем Ларионов.

– Зачем ты мне это говоришь? – не поняла Овсянникова.

– А затем! Живые должны помнить о мертвых, но не убивать себя ради них. Мертвым это не поможет, а жизнь продолжается.

Витвицкий отпустил Овсянникову.

– Спокойной ночи, – сказала она, открыла свой пятнадцатый номер, вошла, захлопнула дверь. Витвицкий остался стоять в коридоре с ключом от тринадцатого номера в руке.

Овсянникова вошла, кинула сумочку на кровать. Села, задумалась. Открыла сумочку, покопалась в ней, резко закрыла молнию, встала и вышла из номера.

Тринадцатый номер она нашла без труда. Подошла, постучалась. Лязгнул замок. На пороге стоял Витвицкий. Они несколько секунд смотрели друг на друга в тишине. Разговор происходил на уровне взглядов, без слов.

Витвицкий отошел в сторону, пропуская гостью. Она вошла, и дверь с номером тринадцать закрылась…

* * *

А на следующее утро у них состоялся еще один тяжелый разговор – в школе, где учился Сережа Ларионов.

В учительской сидели Витвицкий, Овсянникова, молодая учительница и завуч.

– Сережа был удивительным мальчиком. Так живо всем интересовался, такой увлекающийся, – говорила учительница, в такт словам привычно кивая.

– Скажите, а он мог пойти куда-то с незнакомым человеком? – спросил Витвицкий.

Учительница замялась.

– Ну… он был общительным мальчиком.

– А в школе он с кем общался? – спросила Овсянникова.

– Со многими. Больше всего с Павликом Скичко. Они за одной партой сидели. Очень дружили.

– А Павлик сейчас здесь? Можно его пригласить?

Учительница посмотрела на завуча, словно ища ободрения. Завуч отвернулась.

– Да, конечно, – учительница встала. – Я его приведу.

Она вышла. Завуч недовольно посмотрела на Витвицкого и Овсянникову, сказал негромко:

– Если вам интересно мое мнение, то я против подобных разговоров. Ваши сотрудники уже допрашивали детей.

– Мы не будем никого допрашивать. Только побеседуем, – заверил ее капитан.

– Вы не понимаете. Для вас это работа. Для нас – трагедия. А для детей – серьезный стресс. И все ваши беседы…