Чикатило. Явление зверя

— Тук-тук, — сказал майор, заглядывая в кабинет.

Сидящий за столом Ковалев шутливого тона не поддержал, указал на стулья перед собой.

— Проходи, садись.

Липягин закрыл дверь, сел к столу, прикидывая, что стало причиной столь серьезного настроения: в Москве что-то не так пошло? Или он в отсутствие начальства где-то набедокурил?

— Как в Москве, Александр Семеныч? Что сказали? — решил начать с самой безопасной версии Липягин.

— К ордену боевого Красного Знамени тебя представить хотят, — с мрачным сарказмом буркнул полковник. — Что там скажут? Вот…

И он протянул Липягину папку. Майор потянул тесемку, раскрыл папку, быстро побежал глазами по тексту.

— Это чего?

— Того, — буркнул Ковалев. — Изучи на досуге и донеси до сведения всего состава.

Липягин перевернул пару страниц:

— Это Кесаев, что ли, намудрил?

— Кесаев придумал, — кивнул Ковалев, — а в Москве одобрили. Так что у нас теперь боевая операция. «Лесополоса»! Все строго по регламенту, никакой отсебятины и импровизации. Системный подход.

— Значит, пляшем под московскую дудку? — нахмурился Липягин. — А с «дураками» чего?

— Чего с «дураками»? Оформляй «за недоказанностью» и отпускай, — сердито махнул рукой Ковалев. — Сколько можно их кормить за казенный счет?

* * *

Приказ долетел до СИЗО без проволочек. Их отпустили на следующее утро. Шеин стоял у зарешеченного окошка и глядел, как милиционер в окошке выкладывает перед ним личные вещи.

Рядом топтался уже прошедший процедуру Жарков. Через плечо с любопытством заглядывал Тарасюк. В стороне у стены ждал усатый конвоир.

— …Часы «Старт» на кожаном ремешке. Нож перочинный, — закончил перечисление милиционер в окошке и протянул Шеину бумагу. — Распишитесь.

Шеин забрал вещи — все было на месте, ничего не пропало — и начирикал под списком корявенькую загогулину, отдаленно напоминавшую букву Ш. Он не успел еще отойти, застегивал на запястье часы, как в окошко проворно втиснулся Тарасюк.

— Мое давай!

…А после усатый вывел их на двор и повел к воротам. Шеин глядел на бывших однокашников. Только теперь, при дневном свете, стало видно, насколько они бледные, в помятой одежде, с отросшими, взъерошенными волосами.

Тарасюк весело подмигнул Шеину, обогнал усатого конвоира, развернулся к нему лицом и принялся дурашливо приплясывать, напевая:

Когда уйдем со школьного двора
Под звуки нестареющего вальса,
Учитель нас проводит до угла,
И вновь, назад, и вновь ему с утра…[14]

— Иди уже, — прервал песнопение конвоир, — под звуки нестареющего вальса.

Он остановился у ворот, отпер калитку, вышел, придерживая дверь, и выпустил Шеина, Жаркова и Тарасюка.

— Все, голуби, свободны. Гуляйте. И не дай вам бог снова у нас оказаться.

Усатый зашел обратно в калитку, с лязгом запер ее.

Жарков, Шеин и Тарасюк остались у ворот одни. Перед ними снова был огромный мир и полная свобода, а они переминались с ноги на ногу, боязливо озирались и поглядывали на редких прохожих и машины так, словно видели их в первый раз в жизни. Они были растерянны и подавлены, Шеин чувствовал это в себе, чувствовал в приятелях, только не умел сказать.

— Ну, шо? Куреха есть у кого? — прервал молчание Жарков.

— Пошел ты… — грубо отмахнулся от приятеля Шеин, памятуя о прежних обидах, каких немало было на допросах. — Стукач хуев.

— Сам стукач, — огрызнулся Жарков.

— Э, хорош вам лаяться, — осадил дружбанов Тарасюк. — Жрать охота…

— Я бы тоже пожрал, — мгновенно переключился Жарков на животрепещущую тему.

— Хуев тебе полванны, сука, — обиженно сказал Шеин, хотя на самом деле ругаться и выяснять отношения сейчас не хотелось. — Заложил меня ментам!

— Шея, ну все! — примирительно сказал Тарасюк. — Я вот шо думаю, пацаны… А пошли к нам в общагу, столовая уже открылась. Гроши есть у кого?

— У меня пятнадцать копеек, — погрустнел Жарков.

— У меня рваный, — нехотя достал из кармана мятый рубль Шеин. — Но я этого чмора кормить не буду!

— Поровну поделим, — решил за всех Тарасюк. — Мы же — мафия!

От неестественного, придуманного, заграничного этого слова ему вдруг стало весело, и он рассмеялся. Жарков и Шеин стояли рядом хмурые, но вскоре, один за другим, засмеялись и они, снимая нервное напряжение.

— Шеин, Тарасюк, Жарков! — раздался громкий окрик.

Троица обернулась на строгий знакомый голос. В стороне припарковался старенький интернатовский «пазик» с желтой табличкой «ДЕТИ» на лобовом стекле. Рядом стояла директриса интерната Виктория Петровна.

— Ну, что замолчали? Подойдите ко мне.

Прекратив смеяться, горбясь, непроизвольно втягивая головы в плечи, Шеин, Жарков и Тарасюк гуськом поплелись к автобусу. Сейчас они походили на нашкодивших школьников младших классов.

— Виктория Петровна, ну мы же ничего не сделали… — жалобно протянул Жарков.

— Знаю, знаю. Из милиции звонили. Сказали, «выпускаем ваших шутников»… Выдрать бы вас как сидоровых коз! Жаль, советское законодательство не позволяет.

— А шо они вам-то позвонили? — мрачно поинтересовался Шеин. — Мы ж взрослые давно.