Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Теперь до меня дошло. «Чтобы река была за спиной!» — сказал он, как бы завлекая меня в ту же ловушку, которую уготовил для врага, — и получая тем самым подтверждение правильности своего замысла. И хотя ответ уже вертелся у меня на языке, я некоторое время еще молчал, словно воды в рот набрал. Может быть, это заставит его посвятить меня в свой план поглубже.

Стражник положил о прибытии нойонов, представителей самых знатных родов.

— Пусть подождут! — отмахнулся хан.

Сейчас его больше всего интересовало мое мнение; лишь проверив свой план на мне, он был готов изложить его своим военачальникам.

— Почему ты молчишь, Кара-Чоно?

Мы посмотрели в глаза друг другу.

— Скажи мне всю правду, Кара-Чоно. Как прежде, когда я не был еще твоим ханом.

— Если ты принял решение сражаться на левом берегу Онона, то я, дорогой Темучин, вижу в этом княжескую ошибку!

Так он сам называл «встроенные» ошибки.

— Почему это? Разве тебе известен весь мой замысел?

Он возбужденно вскочил, подбежал к бочонку с крепким кумысом и налил себе полную чашу, не сводя с меня глаз.

— Потому что ты слишком умен, чтобы допустить такой просчет.

— А Джамуха? — Темучин подошел ко мне вплотную. — Сочтет ли Джамуха это княжеской ошибкой или примет за мой просчет?

— Не могу сказать точно, потому что не знаю, что ты замыслил.

— Джамухе мой замысел тоже неизвестен.

Вошел другой стражник и тоже доложил, что нойоны дожидаются приема.

— Пусть наберутся терпения! — опять отмахнулся Темучин.

— Чтобы судить о ценности этой княжеской ошибки, Темучин, лишь одно важно: разгадают ли ее. И если да, то когда.

— Ты прав.

— И еще. Чтобы судить об этом, нужно знать весь план, который известен одному тебе.

— И тут ты прав, Кара-Чоно.

Он с улыбкой проводил меня к выходу из шатра, сам откинул синий полог и отпустил меня. Не успел я сделать и двух шагов, как он подозвал меня к себе и прошептал на ухо:

— Я утоплю их всех, просто утоплю, и все. И не где-нибудь, а в Ононе, Кара-Чоно, в Онон-реке, на левом берегу которой мы будем сражаться. Слышишь, на левом!

— Спиной к реке, я знаю, Темучин, — сказал я и рассмеялся.

— Нет, лицом к реке!

И тут мы оба расхохотались.

На сей раз хан Тогрул со своим войском появился у Керулена вовремя, чтобы соединиться с воинами своего названого сына. Вождь кераитов сказал:

— Мой младший брат Джамуха вознамерился возвыситься над всеми нами. И теперь мы уменьшим его войско, чтобы впредь его слова тоже весили меньше. Он напоминает мне змею, проглотившую крысу. Она делается толще, но не умнее.

— И вдобавок становится сонливее после такой добычи, не правда ли, мой царственный отец? — добавил Чингисхан.

Это был намек на план Темучина, в который он к тому времени успел уже меня посвятить. На левом берегу Онона вдоль реки должна была очень быстро встать большая орда, точь-в-точь повторяющая своим видом наши прежние лагеря. В этой орде будет все, что положено: тысячи юрт и кибиток, полным-полно снеди и напитков — да, вкусных и одурманивающих напитков. Золотая и серебряная утварь и посуда, в ней — остатки еды, словно кто-то здесь совсем недавно пировал, а потом бросил все как есть, чем-то страшно напуганный. Все будет в этом лагере, и только одного не будет — его обитателей. Хан отдал еще такой приказ: пусть по вечерам в лагере горит больше огней, чем сияющих звезд на небе. Поддерживать эти костры будут те воины, которых мы оставим там, чтобы они в самый подходящий момент затеяли для вида сражение с Джамухой.

Оставив в этом месте, где должен был возникнуть таинственный лагерь и где Онон был совсем узким, одну тысячу воинов, мы с главными силами и войском хана Тогрула пошли на север, где Онон разливается во всю свою ширь. Разведчики доносили, что степь пуста и что они никого не обнаружили — ни людей Джамухи, ни Таргутая поблизости нет.

Тем не менее Чингисхан отдал приказ немедленно связать лошадей ремнями и загнать в воду. По двадцать пять животных в ряд, крупом к крупу, телом к телу — так мы и погнали их в реку, а за ними еще двадцать пять, которых мы связали с первыми. Они испускали испуганное ржанье и вертели головами, стараясь держать их повыше над водой. Стояла светлая лунная ночь, в глазах лошадей жил страх и отражалось бледное небесное светило. Чем больше лошадей мы загоняли в Онон, чем длиннее становился живой мост, тем больше бурлила и пенилась вода, тем больше брызг обдавало прибрежные кусты.

Первым по спинам лошадей перебежал на другой берег наш хан. А уже за ним — тысячники, сотники и десятники. Когда все войско оказалось на другом берегу, мы вывели из реки лошадей и сняли связывавшие их ремни.

Всходило солнце.

В густой траве залегло огромное число воинов. Большинство из них спало. Уставшие после многочасовой скачки, утомленные тяготами долгой ночи, они словно пытались вернуть себе силы, вжимаясь в родную степь. Но хан не собирался дать им отдыхать долго. Он собрал вокруг себя военачальников. Всех, даже тех же десятников. Причем им он уделил особое внимание. Подойдя к одному из них, спросил:

— Какой ряд ты ведешь?

— Тринадцатый слева, мой хан!

— А кто заменит тебя, если убьют?

— Гамбу!