Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

Десять воинов против двенадцати – соотношение невыгодное. Два дополнительных тумена в арсенале у Арик-бокэ меняли картину принципиальным образом. Двадцать тысяч человек засыплют его бойцов стрелами или устроят в разгар битвы неожиданную атаку. Если бы сражались с сунцами, Хубилай рассмеялся бы, а грядущее сражение с родичами вселяло отчаяние. Он сделал все, что мог, и снова подумал о последнем ударе, который должен нанести, когда приблизится к Каракоруму. Где-то за холмами к городу приближается Баяр. У него три тумена, их наверняка хватит, чтобы изменить ход битвы.

Хубилай еще размышлял, когда сон унес его, словно черная волна. А буквально в следующий миг Чинким тряс его за плечо и совал в руку холодное мясо и черствый хлеб. Еще не рассвело, а дозорные уже трубили сигнал, означающий, что тумены Арик-бокэ снимаются с места.

Хубилай сел, подавив зевок, и понял, что настал последний день. Что бы ни случилось, все закончится прежде, чем солнце сядет за горы. После долгого пути странно чувствовать, что конец близок.

Сонливость исчезла. Хубилай встал, откусил кусок и скривился, задев шатающийся зуб. «В Каракоруме есть зубодеры», – вспомнил он и поморщился. Мочевой пузырь был полон – хан, сунув хлеб в рот, подвернул дэли, помочился на землю и крякнул от удовольствия.

– Береги себя сегодня, – велел он Чинкиму.

Тот лишь ухмыльнулся. За дни боев и скачек сын похудел и загорел: таким смуглым Хубилай его не помнил. Он жевал толстый ломоть черствого хлеба, твердого, как камень, и, пожалуй, столь же неаппетитного. Густой бараний жир во рту превратился в зернистую массу, Хубилай чуть не подавился и с удовольствием глотнул воды из бурдюка, который протянул ему Чинким.

– Я серьезно. Если битва сложится не в нашу пользу, обо мне не думай. Садись на коня и уезжай. Лучше, если ты сбежишь и выживешь, чем если останешься и погибнешь. Это ясно?

Чинким скорчил выразительную гримасу, но кивнул.

Дозорные снова подали сигнал, и обитатели лагеря засуетились – вскочили на коней, в последний раз проверили оружие. Тумены Арик-бокэ уже снялись с места.

– Возвращайся в свой джагун, живо! – грубовато велел Хубилай и удивился, когда Чинким обнял его, судорожно стиснув, и помчался к коню.

Войско скакало все утро напролет, преодолевая милю за милей то легким галопом, то быстрым шагом. Дозорные следили за армией Арик-бокэ и постоянно докладывали Хубилаю. Свежим коням и всадникам сорок миль нипочем, но после долгих странствий воины хана смертельно устали. Хубилай представлял, как они, миля за милей, загоняют обессилевших коней, а хромых и немощных бросают. Коренастых коней разводили из-за их выносливости, и сейчас они упорно брели вперед, как и седоки, не обращая внимания на боль в спине и ногах.

Потом – вот чудо! – Хубилай начал узнавать холмы вокруг Каракорума. Серо-зеленые склоны навевали воспоминания. Он же вырос в столице, как ему не помнить ее предместья? Сильные чувства накрывали с головой: он дома! Сколько планировал, сколько высчитывал, а этот фактор не учел… Он вернулся домой. До города, построенного его дядей, несколько миль, а Хубилаю нужно сразиться с братом, нужно испробовать людей, вымуштрованных в далеких сунских землях… Хан тихонько засмеялся, чувствуя, как слезы жгут глаза.

Вокруг Каракорума изначально строили стену высотой примерно в человеческий рост. После первой же атаки на город ее укрепили, добавив смотровые башни и надежные ворота. Хубилай уже не знал ни сколько людей живет за стеной, ни сколько ютится вокруг нее в жалких юртах. Молодым он не раз бродил здесь; воспоминания о тех прогулках были и яркими, и горькими. Жилось в юртах непросто. Люди тянулись в столицу за хорошей работой, за богатством, но возле трущоб не было сточных канав, а обитателей набивалось столько, что на рассвете от запаха мочи и экскрементов стошнило бы и здорового. В улусах стойбища чистые и зеленые, но когда кочевники беднеют, появляются трущобы, в которые после заката отважится заглянуть редкий мужчина.

Лишь когда вдали показались белые стены, Хубилай наконец приказал остановиться. Пока ему противостоит Арик-бокэ, он старался не думать о будущем. Раз жизнь висит на волоске, планы строить чересчур самонадеянно. Тем не менее, глядя на дымку за последними рядами воинов, хан думал о бескрайних цзиньских просторах вокруг Шанду. Там хватит места каждому, там его подданные будут жить как люди, а не как скотина в тесном загоне. Засидевшись на месте, его подданные болеют, причем дело не только в эпидемиях, лютующих в Каракоруме каждое лето. Солнце нещадно палило, и Хубилай содрогнулся при мысли о заразе, которая плодится, пока город увязает в грязи. Хан не сомневался: если уцелеет, то обеспечит народу лучшую жизнь.