Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя

С трудом приходя в себя от сонного забытья, Тэмуджин почувствовал в голосе матери непривычный холодок.

– Что случилось? – он через силу оторвал голову от кожаной подушки, туго набитой овечьей шерстью, и сквозь смеженные ресницы посмотрел на сереющий круг дымохода. Мигали последние звезды. – Рано еще.

– Разбуди Хасара с Хачиуном, – мать была чем-то недовольна.

Тэмуджин окончательно пробудился от сна и лежал с закрытыми глазами, досадливо гадая, что нужно ей в такую рань. Вставать не хотелось.

Вдруг его словно шилом кольнула догадка: «Про вчерашнее узнала! Ведь сонида убили…» Тэмуджин сел, перебирая в уме, что и как она могла узнать.

Подумав, он стал успокаиваться. В курене тихо, значит, от сонидов никого не было. «Да неужели от удара прутом человек может умереть? – рассуждал он про себя, натягивая на голову рубаху. – Оглушился или, всего вернее, притворился, хитрить сониды умеют».

Следующие слова матери окончательно успокоили его.

– Днями и ночами носишься по чужим куреням, значит, сил у тебя в избытке, – она сидела за красным китайским столиком у очага, со стуком расставляла чашки. По юрте шел резкий запах перебродившего айрака. – А раз некуда девать силы, будешь работать.

– А что нужно сделать? – под длинным зевком Тэмуджин скрыл облегченный вздох и тут же вспомнил про стрижку овец. Другие айлы еще позавчера начали стричь, а они задержались с выделкой шкур.

– Оказывается, он даже не знает о том, что дома делается! – мать возмущенно повысила голос. – Носится по степи как безродный разбойник, а чтобы вспомнить о доме, у него и в мыслях нет. Это в такие-то годы, а что дальше от такого начала будет? – В утренних сумерках смуглое лицо ее почти сливалось с темнотой юрты, и Тэмуджин не видел его выражения, но по голосу понял, что скоро мать остынет: не так уж сильно она рассержена, просто хочет выговорить за ночную поездку. – Овец наших кто будет стричь, может быть, восточные духи придут и помогут нам?

Оправившись от первого испуга, Тэмуджин снова прилег и начал впадать в мягкую дремоту. Сонно спросил:

– А почему так рано? – сказал и тут же пожалел: если мать задумала какое-нибудь дело, отговаривать ее – что говорить со степным ветром. Мягкая и добрая, но упрямая – как уросливая кобыла.

Оэлун обошла вопрос без ответа:

– Пока не острижем всех овец до последней, будешь дома помогать. Друзья твои уж как-нибудь без тебя обойдутся.

Тэмуджин считал стрижку овец самым нудным из всех дел, которые он знал. Целыми днями сидеть на одном месте, как на привязи, без привычной воли в седле, в степи – это быстро утомляло и надоедало ему.

Вздохнув, он потянулся к гутулам, валявшимся в ногах.

– Начнем пораньше и в два дня управимся, – голос матери как будто немного смягчился. – Скоро подойдут женщины, нужно успеть все приготовить, – она вываливала творог из большого туеса в корытце, искоса взглядывая на него. – Вчера вы поздно приехали?

– Поздновато было.

– Что у них там, ехор, наверно, был?

– У кого? – не понял Тэмуджин.

– А к кому вы ездили, ведь к генигесам, сказали мне.

– А, и ехор был, и боролись, – опомнился Тэмуджин. Торопливо натянув гутулы, он обернулся к посапывающему за спиной Хасару, толкнул:

– Вставай.

Тот проснулся сразу, будто ждал, что разбудят.

– Брат! Приехал?

– Хачиуна разбуди.

– Зачем?

– Ты почему задаешь вопросы, когда тебе старший брат приказывает? – прикрикнула Оэлун. – Когда ты научишься вести себя по-человечески?

Недоуменно переводя взгляд с брата на мать, Хасар почесал в затылке, кулаками протер глаза и, понуро сопя, взялся за гутулы.

– Ешьте побыстрее и выходите, а я пойду людей подниму, – Оэлун, подпоясав старый, со свежими заплатами на локтях, халат волосяной веревкой, вышла.

Сидя натянув рубаху, Хасар толкнул ногой лежавшего ничком Хачиуна:

– Вставай, весь праздник проспишь!

– А? Какой праздник? – Хачиун, встрепенувшись со сна, ошалело смотрел на него.

– Овец будем стричь, забыл, что мать говорила?

– А-а…

Хасар сел к столу рядом с Тэмуджином, набросился на еду. Густо смешав свежий, мягкий творог со сметаной, он начал полными ложками запихивать его в рот, едва успевая проглатывать. Вдруг он, вспомнив, остановился и с возбужденным лицом повернулся к Тэмуджину:

– Как вчера съездили, брат? Набили им горбы? Я ждал-ждал вас, да не выдержал и заснул.

Глядя в лицо ему, он перестал ворочать скулами, выжидая с набитым ртом ответа.

– Ты что, безрогий баран, болтаешь? – поперхнувшись от неожиданности, побагровел Тэмуджин. – Ты еще при людях скажи… Я тебе что вчера говорил?

Хасар смущенно посмотрел в сторону Хачиуна, уткнулся в стол, стал жевать.

– А кому вы горбы набили, а? – быстро привстал на голые колени Хачиун, возбужденно глядя на братьев.

– Никому ничего не набили, просто ему, видно, сон приснился, – сказал Тэмуджин, не сводя с Хасара негодующего взгляда. – Глупые сны обычно баранам снятся, а еще нашему Хасару.

– А разве бараны тоже сны видят? – пораженный Хачиун, округлив глаза, размазывал по щеке налипшую сметану. – Точно так же, как люди?