Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя

Большинство юных воинов было в плетенных из толстого ремня, с нашитыми сверху железными пластинами доспехах и шлемах. Еще не тронутое ударами сабель и копий железо на всадниках тускло поблескивало свежим, синевато-черным отливом. По обычаю они должны были показать перед народом свои умения, получить благословение от старейшин, принести жертвы богам и духам предков.

До людей на излучине еле слышно доносились злые выкрики десятников и сотников, напоследок проверявших выучку юношей. Злые от бестолковости молодых парней, не привычных к строю, не приученных понимать приказы с полуслова, а еще больше оттого, что им досталось возиться с ними, когда другие веселятся вместе с народом, они не сдерживали свои языки. Неумолкающая отборная ругань и свист плетей перемешивались с зычными, протяжно разносившимися по степи командами. Молодые старались изо всех сил.

Едва солнце подсушило росу, от куреня в сторону выстроившихся колонн потянулись старики – погреться на теплом утреннем солнце, поболтать в ожидании зрелищ и угощений, глядя на молодых, вспомнить и о своих временах, о дальних походах…

Под бугром на южной стороне расселось человек двенадцать белобородых старцев. Согнутые спины, худые опущенные плечи, и лишь в глазах молодой веселый огонь – то ли от близкого вида боевых колонн, то ли от предчувствия обильного пиршества.

– В этом году не то, что в прошлые, – довольно шепелявил высокий, костистый старик, прикладывая темную ладонь ко лбу, прикрываясь от солнца. – Щенят набралось немало.

– Почти вполовину больше, чем в прошлом, – поддакивали ему другие.

– Будет кому защищать народ.

– Сотен девять, видно, есть?

– Девятьсот тридцать восемь насчитали, – с значительным видом знающего человека отозвался с краю однорукий старик. – Мой младший где-то здесь десятником.

– В годы барса женщины хорошо плодятся.

– А в последние годы что-то маловато было.

– Молодые виноваты.

– Судить надо, кнута побольше дать.

– Кто племя прикроет, если большой враг подойдет?

– Татары хоть нынешней осенью могут прийти.

– Детей, стариков поднимут, если что…

– Ты свой росомаший малахай еле носишь, а со шлемом разве на ноги встанешь?

– Скажи, хоть ползком, но воевать буду.

– Ха-ха-ха…

– Недавно я подтачивал свой старый меч, вот, думаю, умру вдруг, а недоумки мои с тупым оружием проводят в тот мир, что я буду делать?… Вынул из ножен, а удержать в руке уже не могу. Кажется, недавно махал как прутом, людей напополам рубил… Куда ушли силы?…

– Лучше не рассказывай.

Из-за крайних юрт куреня выходили толпы наряженных женщин. Летние, из тонкой рыбьей кожи их халаты были окаймлены, опоясаны разноцветными тканями. Изредка в толпе проходила, притягивая взгляды, хатун в бархатных, шелковых одеждах.

Весенними цветами запестрела излучина. Женщины останавливались у походных палаток, усаживались в круг, вступали в разговоры с гостями.

Оэлун и Сочигэл в толпе нойонских жен прошли к большой белой юрте. Сочигэл в переливающемся синем халате, туго перепоясанном желтым шелком, смеясь, рассказывала об обычаях китайских женщин:

– Когда их покрывают мужчины, они орут так, что не знающий может подумать, что убивают.

– Правда? – изумленно переспрашивали нойонские жены.

– Как начинались с темнотой их крики, в трех перестрелах от куреня, говорили, бывало слышно…

– До бешенства, значит, доходят, – жены нойонов цокали языками, переглядывались между собой. – Звереют…

– В волчиц оборачиваются.

– В пылу такие и убить могут…

– Слушай, а бывало, что при этом они убивали друг друга? – загоревшись любопытством, расспрашивала Хэрмэн, молодая жена Алтана.

– Нет, – смеясь, качала головой Сочигэл. – Такого я не слышала.

Выждав приличное время, вышли к народу и сами нойоны. По-хозяйски придирчиво оглядели они заполненный народом луг и неторопливо зашагали к пологому бугорку посередине, где для них были приготовлены места. Там уже толпились прибывшие на праздник тысячники и сотники. Завидев приближающихся нойонов, они приостановили разговоры, посуровев лицами и выжидающе глядя на них.

Впереди нойонов шел старик Тодоен, семидесятилетний старец, единственный оставшийся в живых из сыновей Хабул-хана. По обе его стороны, приотстав на полшага, шли его старшие племянники Есугей и Хутугта. Нойоны помладше шли сзади.

Алтан, видом самый пышный из всех, с головы до ног в кроваво-красном бархате, при каждом его движении вспыхивающем в утренних лучах, гордо поправлял двумя пальцами шапку из белого войлока, отороченную черным бобром. Бури Бухэ, рослый и мощный, как матерый медведь, в трезвом виде обычно спокойный, но сегодня возбужденный чем-то, ищущим взглядом посматривал на людей среди расставленных вокруг палаток. Даритай, младший брат Есугея, о чем-то негромко спорил с Джучи и Гирмау, братьями Алтана. Сзади всех, со склоненной головой размышляя о чем-то своем, шагал Ехэ Цэрэн в простом замшевом одеянии.

Есугей, старый Тодоен и Хутугта, легкими кивками отвечая на поклоны вождей, уселись на войлочных сиденьях на склоне бугра. Справа и слева от них сели молодые нойоны. Дальше, на серых потниках пристроились тысячники и сотники.