Чиновникъ Особых поручений

Аккуратно сложив газету, мужчина с постным лицом посочувствовал:

— Бедный граф Воронцов-Дашков.

И уже гораздо живее уточнил:

— Как там, Иллариона Ивановича не сильно помяли во время изъятия из оборота? А то, помнится, Блиох до-олго жаловался на глухоту после близкого взрыва.

— Нет, он даже и понять-то толком ничего не успел… Морем отправили, недельки через две в свой номер в «Белом лебеде» заедет. Кстати о Блиохе: я пока по заграницам вояжировал, для него три листа новых вопросов набросал — уж очень интересные персоны…

Увидев досаду на лице друга, Александр понимающе предположил:

— Новый приступ черной меланхолии?

— Да как бы и не хуже… Совсем что-то плох банкир, а медицина только руками разводит.

— Печально, конечно, но как-нибудь переживем. Ты из-за этого такой хмурый?

Поглядев на Греве, что своим воркованием уже пошел на рекорд по времени, Главный инспектор условий труда всей агреневской Компании тихо вздохнул:

— Да с подготовкой «Волны преступности» не очень продвигается, накладка на накладке. Только насобирал в Финляндии дюжину матерых душегубов-чухонцев — сразу трое в полицию угодили, а один вообще пропал… Главный злодей нервничает: ему семейный врач больше полугода жизни не дает, так он боится не успеть. Ну, или что мы передумаем, и его семья останется без обещаных денег. Он уже и морфий начал принимать, чтобы боль не донимала.

Нахмурившись, Александр потер гладковыбритый подбородок.

— Хм-мда.

Помолчав минуту в размышлениях, князь медленно протянул:

— Нехорошо… Знаешь, давай вечером посидим у костерка на пляже, подумаем на эту тему. Или что-то еще не ладится?

— С остальным, тфу-тьфу, все хорошо.

Долгин на всякий случай даже по деревянному подлокотнику кресла постучал, чтобы не сглазить.

— А что со здоровьем нашего дорогого обер-прокурора, все ли у него благополучно?

— Сам переживаю, командир: три дня тому назад французик посольский прокукарекал, что все исполнил в лучшем виде, а добрых вестей по сию пору нет. Подождем еще — и ежели наврал этот мужеложец набриолиненый, так я ему… О, вот и Мишель пожаловал!

При виде рослой фигуры Его императорского высочества Михаила Александровича, Технический директор Русской оружейной компании наконец-то нашел в себе силы расстаться с телефонным аппаратом.

— Рад, вас видеть, Валентин Иванович!

Как стоящий несоизмеримо выше по сословной лестнице, член Августейшей фамилии первым подал руку подданному своего старшего брата, с остальными же предпочел обойтись самым минимумом условностей, попросту проигнорировав требования этикета:

— Александэр… Григорий Дмитриевич.

Молодого Романова явно распирала какая-то интересная новость — совсем неаристократично плюхнувшись в кресло (которое протестующе скрипнуло, но все же удержало немаленький вес молодого атлета), он только ради приличия поинтересовался темой ведущегося до его появления разговора.

— Ерунда: рассказывал про свою поездку в Бургундию, на артиллерийское производство компании Шнайдера в Ле-Крезо.

— И каков результат?

— Я бы сказал, неопределенный. Меня приняли, выслушали, но ответа не дали. И вообще, сложилось такое впечатление, что после недавней истории с новой полевой трехдюймовкой, мсье Анри Шнайдер на нас несколько обижен.

Приятно улыбнувшись, двадцатилетний Великий князь, которому пришлось изрядно постараться самому, и даже задействовать свою матушку вдовствующую императрицу Марию Федоровну — всего лишь для проталкивания через военно-бюрократические «овраги и тернии» разработанной с его участием новой артсистемы, весьма куртуазно заметил:

— Словами не передать, как меня печалит его обида… Но, пожалуй, я как-нибудь ее переживу. Александэр, как там Париж?

— Цветет и пахнет понемногу… Во всем городе только и разговоров про наглость англичан, потребовавших убрать отряд майора Маршана из городка Фашоды — ну и вообще освободить верховья Нила от французского присутствия. Все кипят в благородном гневе, и требуют от правительства биться за интересы Третьей республики до последней капли крови.

— И чьей же крови?

— Зуавов[1], вестимо — парижане только языками бойко воюют…

Согласно хмыкнув, Великий князь счел, что все положенные формальности с его стороны выполнены, и почти что интимным тоном поведал:

— Вчерашним днем, когда я собирался ехать в Гатчину к «Сапсану», мне телефонировали с преинтереснейшим известием: в Санкт-Петербурге, оказывается, приключилась небольшая эпидемия… Брюшного тифа!

Переглянувшись с Григорием, князь мимолетно покосился и на скромно сидящего в своем кресле Греве. Впрочем, титулованный вестник и сам знал, что некоторые удивительные совпадения лучше будет обсудить попозже, и в более тесном кругу.

— Ну надо же. И кому же так не повезло, Мишель?

— О, тут весьма интересная история, для выяснения подробностей которой я даже отложил свой вылет.

Сжав своей лапищей подлокотник кресла, ответившего на этот жест паническим поскрипыванием, августейший воздухоплаватель слегка подался вперед: