Чёрная кошка в оранжевых листьях

Мы с ним увиделись где-то часа через два после его рождения. Я все переживала, как же мы встретимся, и очень хотела ему понравиться. Я даже надела новую кружевную белую блузку с аметистовой камеей моей бабушки. Все ждала, что вынесут сейчас спящую красненькую гусеничку, крохотную копию-подобие будущего человека. А вынесли подлинник — настоящего маленького прекрасного мальчика с точеным носиком и лучистыми глазами. Князя. Он с интересом рассматривал меня, и под его осмысленным умным и оценивающим взглядом — посерьезней надо бы! Посерьезней! — я даже несколько смутилась… Ну надо же… Такой маленький, а кажется, все обо мне знает.

И все! Жизнь ликующе покатилась теперь под Андрюшиной звездой. Вот он научился держать голову, вот — улыбаться, гулить, хватать рукой игрушку…

Недавно ему исполнилось пять месяцев. Сегодня вечером он научился смеяться вслух, во весь голос. Он, моя радость благоуханная, научился не просто смеяться. А весело и легко хохотать! Он лежал и с большим аппетитом смаковал свой собственный кулачок, а как только я наклонилась над ним, он радостно улыбнулся. Еще бы — у него на самом деле очень потешная бабушка…

— Добрый вечер, — сказала я.

— Хе! — счастливо и беззаботно улыбнулся Андрей.

— Скоро-скоро мы пойдем с тобой в цирк! И в зоопарк!

— Хи! — ответил мальчик.

— Будем играть в футбол и в теннис…

— Ха-ха!

— И «Алису» будем читать, и «Денискины рассказы»…

— Ха-ха-ха!

— Еще столько впереди интересного и смешного!!!

И вот тут Андрюша так знакомо, так беззаботно рассмеялся. И мы с ним так смеялись-заливались долго-долго… Прямо уморились, так хохотали. А потом он уснул. Но даже во сне продолжал улыбаться и хихикать.

А я смотрела на него не отрываясь, вдыхала его нежный теплый аромат и тоже задремала. И приснилось, как Лев Алексеевич вызывает меня к доске, а я — ну абсолютно не готова… И весь девятый «А» начинает мне подсказывать…

ИЗ ПАПКИ «ТОЛЬКО ДЛЯ СВОИХ»

* * *

В институте Филатова. Выхожу из кабинета моего доктора, он меня провожает, тепло прощаемся. Вдруг в конце коридора появляется небольшая очень живописная процессия. Впереди, уверенно и легко ступая, помахивая юбками, движется толстая высокая цыганка. За ней следом два цыгана непонятного возраста, один с кривыми ногами в узконосых белых сапогах на каблуках, второй — в ярко-зеленом пиджаке.

Я делаю стойку, вся превратившись в слух.

Цыганка подплывает к моему доктору и грозно:

— Доктор, это ты мне операцию делал?!

— Я? — мой доктор испуган и растерян.

— Ты! — рассматривает с ног до головы. — Он?! — цыганка обернулась на одного из своих сопровождающих.

— Он-он… — с ленцой ябедничает зеленый, склонив кудрявую голову к плечу и поигрывая большим ножом.

— Точно он, — подтверждает второй в сапогах, рассматривая свои отполированные ногти на руке, — такой был, в белом халате. Точно он.

— Не-ет… Это не я… — бледнеет мой доктор, — я вообще не оперирую. Я только обследование…

— Ты-ты, — отмахнулась цыганка, — это я тогда плохо видела. А сейчас очень хорошо вижу. Н-на! — цыганка вручает доктору огромную банку меда. — Ешь! Не поддельный! Не думай!

Компания разворачивается и удаляется. Пружинисто легко, как будто идут под не слышимую нам музыку, уверенно и стремительно…

Милостью Божьей выдающийся мой доктор с банкой меда в руках, другие посетители в очереди, медсестра, выбежавшая на разговор, я — мы все озадаченно смотрим им вслед…

* * *

Бабушкина тактика. Рассказывает, что, когда ездит в гости к детям, к внукам, всегда везет с собой тяжелые сумки с гостинцами. Тут повышает голос и взволнованно, как истину, которую запомнить и хранить, и детям передавать:

— Если у тебя тяжелые вещи — шукай солдатика!

* * *

Берта Иосифовна, щуплая в ту пору (да и сейчас), нежная, с прозрачным матовым лицом, высоким лбом, огромными серыми глазами, и почти такая же ее мама приехали в Ташкент ночью. К ним на вокзале подошел громила, по виду — ну просто урка, буркнул: «Пошли», цапнул их единственный чемодан и, как пишут в детективах, скрылся в ночи. Берта и ее мама потрусили за ним по темным узким улицам, предполагая и ожидая самое худшее. Громила привел их в дом, где сдавали комнату. (На то время уже почти все было занято, и комнату, даже угол, найти было совсем нереально.) Так вот, он привел их в дом, где они потом прожили несколько лет, а к утру принес им два солдатских одеяла. Денег не взял, исчез. Как его звали, Б. И. не знает…

* * *

Москва. Метро. Страх и ужас для меня, провинциалки. Я совсем не умею быстро строем, чтоб насупиться — и топ-топ-топ, бум-бум-бум.