Чёрная лента

Смерть мистера Вильерса очень переменила госпожу. Она никогда не была слишком веселой, но теперь улыбка с её лица совсем исчезла. Миссис Вильерс замкнулась в себе. Она отказалась от любимых привычек, словно бы решила, что с кончиной супруга окончилось и её существование. Нет, она не помышляла о самоубийстве. Её вера не позволяла этого. Просто она убедила себя в том, что никакие мирские радости больше ей не нужны, да и недоступны. Она сама отгородила себя от всего мира, и это её самопровозглашённое затворничество проявлялось даже, казалось бы, в совершенно ничего не значащих мелочах.

В прежние времена госпожа ежедневно совершала длительные прогулки по саду. Теперь же и в самые погожие дни миссис Вильерс не выходила из дому, а если и выходила, то только для того, чтобы дойти до надгробия супруга, побыть возле него несколько минут и снова вернуться в дом. Впрочем, задерживаться у надгробия надолго не имело для неё никакого смысла. Это был пустой камень. Дань памяти почившему супругу, не более. Дело в том, что тело мистера Вильерса затонуло вместе с кораблём, на котором он плыл во Францию. Госпоже нечего было положить в могилу и не с кем было проститься. Родственники и друзья мистера Вильерса, конечно, настояли на том, чтобы в саду усадьбы было установлено надгробие, к которому можно было бы прийти, чтобы почтить память усопшего. Но это был лишь камень. Мёртвый бездуховный камень.

Впрочем, миссис Вильерс не возражала. По просьбе родственников она указала место в саду, где можно было бы установить памятный элемент. Надгробную плиту водрузили рядом с той беседкой, где миссис Вильерс раньше предпочитала завтракать.

Теперь же она приходила сюда крайне редко, а перед этим обычно просила меня срезать в саду свежие цветы. В беседку она всегда шла одна.

Дни, когда желания посетить надгробие супруга у госпожи не возникало, она проводила в своей спальне, а с наступлением темноты, дождавшись, когда все слуги отправятся спать, выходила из комнаты и до рассвета в одиночестве бродила по пустынным коридорам особняка. Её тяготило любое общество, и она почти не занималась делами дома. Да и вообще казалось, что любые вопросы, заставляющие госпожу возвращаться из иллюзий в мир живых людей, вызывали в ней раздражение и тревогу. Даже самые простые житейские вопросы вроде пожелания относительно блюд, приготавливаемых к обеду, вызывали в ней нервную дрожь и приступ внезапного головокружения. Постепенно заботы о доме полностью перешли в руки миссис Харрис, которая, впрочем, принимала все решения, опираясь на свой многолетний опыт и знания прежних привычек госпожи. Миссис Харрис всеми силами пыталась сделать так, чтобы, несмотря на все случившиеся несчастия, течение жизни в господском доме не изменилось. Она была одинокой скалой, оказавшейся на пути бушующих морских волн. Как ни старалась миссис Харрис, как ни противилась судьбе, жизнь в особняке всё же не могла остаться прежней.

Все эти месяцы миссис Вильерс плохо спала и почти ничего не ела. Мне стоило огромных усилий заставлять её поесть хотя бы один раз в день. Впрочем, даже соглашаясь, она лишь делала вид, что поглощает пищу. Подобно капризному ребёнку, она в задумчивости размазывала еду по тарелкам, крошила хлеб и делала всё, чтобы с неё сняли эту неприятную пищевую повинность. Подобная диета, конечно же, сказывалась на здоровье госпожи. И без того бледная кожа её стала желтовато-пепельной. Морщины, которых ранее не было заметно, вдруг проявились, да так резко, что превратили её прежде молодое лицо в старушечье. Она очень исхудала. Платья, что раньше столь элегантно подчеркивали фигуру госпожи, теперь висели на ней, словно на собранной из веток кукле, которую устанавливают в деревенских огородах для того, чтобы пугать птиц. Впрочем, старые свои платья госпожа больше и не надевала. Теперь в её гардеробе существовал только один цвет – чёрный.

Миссис Вильерс отдалилась не только от друзей и дальних родственников, но и от собственных детей. Она забросила традиционные ежедневные занятия с мисс Джоан и почти не видела юного Джорджа. Занятия со мной она тоже прекратила. Теперь, вопреки обыкновению, даже заметив меня с книгой в руках, она не интересовалась, о чём я читаю, не говоря уже о том, чтобы завязать со мной длительную беседу о героях книги или социально-значимых аспектах повествования.

Казалось, весь внешний мир исчез для неё в один миг, и она заперла в свою душу в холодной темнице собственного тела.