В джазе, в отличие от европейской классической музыки, всегда отсутствовал эталон красоты звука — развитая нормативность динамических и тембральных характеристик зву-коизвлечения. Так называемый dirty tone («грязный тон») — экспрессивно и тембрально окрашенный близкий человеческому голосу звук — был неотъемлемой частью традиционного джазового звукоизвлечения. Эволюцию звукового колорита в джазе можно легко проследить: от звукоподражательного натурализма музыки новоорлеанского стиля, через цветокрасочную мелодику Эллингтона, к новому диссонантному экспрессионизму авангарда. Сутью жизни ноты в джазе (ее интонирование, вибрирование, усиление и угасание) всегда было ее красочно-музыкальное произношение. Поэтому тенденция к вербализации и вокализации звукоизвлечения в новом джазе — закономерное развитие давно наметившегося сближения инструментального звукоизвлечения с интонированием человеческого голоса, к имитации которого джаз стремился всегда. Нужно заметить, что в архаическом джазе эта тенденция была отчетливей, чем в наиболее европеизированных его стилях 30-50-х годов; затем в хард-бопе и соул наметилось ее новое усиление, достигшее апогея в авангарде.
Если в классической музыке от певцов некогда (особенно у Вагнера) требовалась имитация инструментальной техники звукоизвлечения, то в новой европейской музыке возникает тенденция к «речевой технике» исполнения в камерном вокале (начиная с ранних песенных циклов Шёнберга и Веберна). Характерно, что в современном джазовом вокале также чрезвычайно возрос экспрессивно-нарративный элемент, еще более сближающий пение с речевой интонацией. Джазовые певицы, принимающие участие в исполнении свободного джаза, отчетливо демонстрируют эту тенденцию (Джин Ли, Фонтелла Бэсс, Джун Тайсон и др.).
Впрочем, и в новой неджазовой инструментальной музыке, начиная с эпохи экспрессионизма, шёнберговская идея Klangfarbenmelodie (звукокрасочной мелодии) получает широкое распространение; и там вскоре было покончено не только с фиксированной звуковысотностью, но и со стереотипным интонированием и стандартным эталоном звуковой окраски (правда, всегда остававшейся в неджазовой музыке менее экспрессивной, чем в джазе).
Несомненно, что органичность речевого интонирования для джаза была в значительной степени обусловлена антифонным характером традиционной джазовой композиции, структура которой восходит к африканской традиции рес-понсорного пения. Вопросно-ответная форма африканского музицирования полностью заимствуется афроамериканским музыкальным фольклором (спиричуэл, госпел). Правда, в этом случае африканская традиция «зова и ответа» (call and response) совпала с антифонным характером христианского культового пения (формой которого и явился спиричуэл). Возможно, что именно благодаря этому совпадению вопросно-ответной формы магического африканского ритуального музицирования с антифонной формой иудео-христианской псалмодии не только афроамерикан-скому фольклору, но и джазу удалось приобрести и сохранить свою диалогическую структуру. Ведь, по сути дела, даже монологи импровизирующих солистов в джазе всегда являлись интерпретацией темы, т. е. ответом на поставленный темой вопрос. Тема в джазе всегда потенциально вопросительна, она взывает к таланту и умению импровизатора, бросает ему вызов. Чередование солистов в джазовой композиции — это обмен мнениями по тематическому поводу, т. е. скрытая форма диалога. В традиционном джазе случаи диалога и переклички между музыкантами стали стандартным стилистическим приемом (перешедшим и в современный джаз). Несомненно, что традиционный ди-алогизм джазовой формы немало способствовал тому, что полифонический метод художественного мышления так легко стал органичной частью его новой эстетической системы.
Но не следует отрывать явления вербализации и переинтонирования в авангарде от других изменений его эстетической основы: усиления импровизационности, изменения логики развития, ритмики и формы, повышения роли личности импровизатора в творческом процессе — которые не только взаимообусловлены, но и являются частью общей тенденции в современном музыкальном искусстве.