Чёрная рада

Местами меж народом стояли бочки с пивом, медом и водкою, — возы с мукою, пшеном и другими съестными припасами. Все это доставили в кош, из усердия к Ивану Мартыновичу, нежинские мещане, которых он обещал освободить от власти казацких старшин. Народ распоряжался напитками и съестными припасами, ни у кого не спрашиваясь, и хозяйничал, как у себя дома. Устроены были наскоро в земле печи. В одном месте месили ногами тесто для хлебов, в другом — жарили быка, там в огромных котлах варили кашу. Дым густыми облаками стлался над движущеюся толпою. Многие были заняты только отбиванием чопов у бочек и потчеваньем всякого встречного и поперечного. Иные валялись уже без чувств. Безумная радость блистала на всех лицах. Имя Ивана Мартыновича раздавалось повсюду. С поднятыми к верху чарками и шапками превозносили его доблести и отеческую попечительность о людском счастье.

Общему восторгу помогали бандуристы, которые, расхаживая промеж народом, напевали и играли на бандурах разные песни. Петро, углубясь в толпу и стараясь добраться до средины этого сборища, встречал самые противоположные зрелища. В одном месте собирался смеющийся кружок вокруг танцующих удальцов; в другом старики с поникшими головами обступали слепого певца, который в своей рапсодии припоминал им времена тяжкого ига польского и подвиги освободителя Украины, Богдана Хмельницкого. Некоторые, в избытке чувств, взволнованных больше напитками, нежели песнею, горько рыдали; но, в веселых и в печальных кружках, всех проникало одно господствующее чувство, — чувство ненависти к казацким панам. Бруховецкого называли вторым Хмельницким, который еще раз восстал против притеснителей, и дарует народу вольность.

Минуя и танцующих, и плачущих, Петро пробирался все вперед, ища глазами красных жупанов запорожских. Но, к удивлению его, до сих пор не мелькнуло еще перед мим ни одно кармазинное платье. Наконец очутился он на широкой площади, усыпанной песком и окруженной казацкими шатрами. Множество людей бродило по ней взад и вперед; только уже здесь не видно было ни повозок с провизиею, ни бочек с напитками, ни дымящихся печей. Теперь только заметил Петро, что запорожцы убранством своим вовсе не отличались от прочего народа. Их можно было узнать только по длинным чубам, небрежно спущенным за ухо, да по оружию, иногда весьма богатому. Виднее прочих были здесь городовые казаки, которых разноцветные жупаны мелькали в толпе довольно часто.

Петро остановился и рассматривал проходящих мимо, в надежде увидеть Кирила Тура. К нему приближался среднего росту человек, окруженный по сторонам и сзади густою толпою запорожцев, городовых казаков, мещан и поселян. Имя Ивана Мартыновича, с которым относились к нему спутники, и уважение, с каким все давали ему дорогу, заставили Петра обратить на него все свое внимание. Человек этот был одет в короткую поношенную свитку и в полотняные шаровары. На ногах у него были старые с дырами сапоги, из которых выглядывали даже пальцы. Только одна сабля в дорогой оправе отличала его от толпы запорожских его собратий, одетых также весьма бедно.

Физиономия этого замечательного человека с первого взгляда казалась весьма простодушною. Никто бы, глядя на него, не подумал, что желания его простираются дальше приютного угла и вкусного куска хлеба. В лице его выражалось что-то даже располагающее к нему. Не соответствовала этому выражению только быстрота глаз, которые бегали у него проворно то в ту, то в другую сторону, и, казалось, замечали всякое движение того, с кем он разговаривал. Он шел несколько сгорбившись и держа голову так, как будто говорил: «Я ни от кого ничего не хочу, только меня не троньте». Отвечая на вопросы своих спутников, он иногда пожимал смиренно плечами, уклонялся в сторону и казался человеком, который готов дать всякому дорогу, и ищет притаиться где-нибудь так, чтоб его и не видели. Таков был Бруховецкий, которого низкие происки наделали столько бед Украинскому народу.

 — Детки мои! говорил он тонким, вкрадчивым голоском своим, чем же мне прокормить вас? чем вас одеть? Видите, я и сам уже оббился, як кремень!

 — Батько ты наш, Иван Мартынович! отвечали запорожцы, — лишь бы твое здоровье, а мы до веку не загинем меж добрыми людьми.

 — Ей Богу правда! ей Богу правда! кричал громче всех один мещанин (и это был не кто другой, как киевский Тарас Сурмач. Петро тотчас узнал его. Бруховецкий изо всех городов вызвал на черную раду выборных). Ей Богу, правду говорят «добрые молодцы». Лишь бы твое здоровье, а мы тебя и прокормим, и оденем со всем твоим товариством. Не попускай только нас никому в обиду!