Чёрная рада

Много способствовал к пощаде Кирила Тура и побратим его Богдан Черногор, который, прохаживаясь вокруг позорного столба, одного останавливал угрозами, другого метким упреком, иного смягчал покорною просьбою. Слезы катились градом из глаз его. Это сильно действовало на сердца «добрых молодцов», всегда высоко ценивших дружеские связи.

Но вот идет прямо к столбу батько Пугач. Этому патриарху Запорожской Сечи Богдан Черногор не смел делать угроз, еще менее смел упрекать его, а просьба замирала на устах при одном его взгляде. Как молодой щенок убирается с сторону, завидев идущую мимо сердитую дворнягу, так Богдан Черногор посторонился робко и молча от батька Пугача.

Батько Пугач подошел, выпил ковш горилки, закусил калачом, взял дубину и сказал Кирилу Туру:

 — Повернись, вражий сын, спиною!

Бедный Кирило Тур повиновался, и безжалостный Пугач влепил ему такой полновесный удар, от которого, казалось, и кости должны были рассыпаться вдребезги. Кирило Тур однакож только поморщился, но не испустил никакого стона.

 — Знай, пакостник, как шановать казацкую честь! промолвил батько Пугач. Потом положил кий и пошел далее.

Петро тронулся положением бедного Тура, и, думая, что он выдержит не много таких ударов, подошел к нему, чтоб принять от него какой-нибудь завет сестре и матери. Но Черногорец, воображая, что Петро также хочет попробовать, крепка ли у Кирила Тура спина, стал между ними, и, схватясь за саблю, сказал:

 — Море! я не попущу всякому захожему ругаться над моим побратимом! довольно и своих товарищей!

 — Много ж, видно, и у тебя в голове толку! сказал Кирило Тур. Оставь его, брат. Это добрый человек: в грязь тебя не втопчет, когда увязнешь, а разве вытащит. Здравствуй, братику! Видишь, как славно потчуют у нас гостей! Это уже не горячие блины, пане брате! Выпьем же хоть по коряку меду, чтоб не так было горько.

 — Пей, брат, сам, отвечал Петро, а я не буду. Боюсь, чтоб ваши седоусые не велели отплатить тебе за мед кием.

 — Ну, будьте ж, братцы, здоровы! сказал Кирило Тур. Выпью я и сам.

 — Что сказать твоей матери и сестре? спросил Петро.

При имени матери и сестры что-то похожее на грусть мелькнуло в лице запорожца, и он отвечал стихами песни:

Ой который, козаченьки, буде з вас у місті,
Поклоніться старій неньці, несчастній невісті;
Нехай плаче, нехай плаче, а вже не выплаче,
Бо над сыном над Кирилом чорный ворон кряче!

 — Это так и будет с тобою, вражий сын! сказал приблизившись один из стариков, за которым шло четверо седых сечевых патриархов. Не уповай на то, что молодежь тебя обходит. Мы и сами тебя укладём. Дай лишь нам только выпить по ковшу горилки.

Так говоря, он взял ковш, почерпнул, выпил и, похваливши горилку, взялся за кий.

 — Как вы думаете, братцы? обратился он к своим товарищам. Я думаю дать ему раз по голове, да и пусть пропадает ледащо!

 — Нет, брат, отвечал один из стариков, никто из нас не запомнит, чтоб когда-нибудь били виноватого дубиною по голове. Голова образ и подобие Божие, грех подымать на нее дубину. Голова ничем не виновата. «Из сердца исходят помышления злыя, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы»; а голова, брат, ничем не виновата.

 — Что ж, брат, возразил первый, когда до того проклятого сердца дубиною не достанешь? а по плечам не добить нам этого быка и обухом! А жаль пускать на свет такого греховода! и без того уже чёрт знает на что переводится славное Запорожье.

 — Послушайте, братцы, моего совета, сказал третий старик. Коли Кирило Тур выдержит наш гостинец, то пусть живет; такой казак на что-нибудь еще пригодится...

 — Пригодится! прервал его, проходя мимо, батько Пугач. На какого чорта пригодится такой греховодник православному христианству? Бейте вражьего сына! Жаль, что мне нельзя больше бить, а то я молотил бы его дубиною, пока выпил бы до дна всю горилку. Бейте, братцы, вражьего сына!

Побужденные таким советом, старики один за другим осушали ковши и отпускали Кирилу Туру по доброму удару. Не смотря на преклонные лета, руки этих патриархов имели еще довольно силы. Широкие плечи Кирила Тура трещали, однакож он выдержал терпеливо все пять ударов, и, когда старики удалились, продолжал еще шутить с Петром.

 — Добре парят у нас в сечевой бане! нечего сказать! говорил он, отирая кулаком слезы, выступившие у него из глаз от боли. После такой припарки не заболят уже до веку ни плечи, ни поясница!

 — Что сказать твоей матери? спросил еще раз Петро.

 — А что ж ей сказать? Скажи, что пропал казак ни за собаку! вот и все! А клад мой знает побратим. Он отдаст одну часть матери, другую отвезет в Киев на братство: там меня попутал грех, пускай же там молятся и за мою душу; а третью часть моего скарбу подаст он в Черногорию: пускай добрые юнаки купят себе свинцу да пороху, чтоб было чем бить неверных.