Чёрная сова

К чуму он добрался лишь через пять часов беспрерывной ходьбы, и уже замороченный, отупевший, проскочил мимо берегового откоса с хорошо намятым снегоходным следом. И отшагал уже сотню метров, прежде чем до сознания дошёл его вид, отмеченный зрительной памятью, и ещё белая решётка «зубов кашалота», слабо светящаяся во тьме. Андрей добрёл до нарты, достал канистру, лыжи и всё-таки присел, дабы перевести дух. Он не собирался заходить в нетопленный чум, поскольку печка и еда отняли бы ещё час, а Терехов рассчитывал за это время докатиться по льду до снегохода. Он не верил в чудеса, через несколько минут надел лыжи, но всё-таки прежде чем скатиться с откоса на лёд, заглянул в чум, посветил фонариком — Алефтины не было.

Весь обратный путь он летел по ветру: иногда, при сильном напоре, садился верхом на канистру и ехал, раскинув полы куртки, как парус. Однажды в такой по-мальчишески восторженный и бездумный момент, когда тебя влечёт стихия, Андрей внезапно услышал голос. Показалось, это его окликает, зовёт чёрная сова, находясь где-то близко. Он попытался затормозить и полетел кубарем, выпустив канистру, которую понесло вперёд. И тут надо было выбирать: или тормозить ногтями и зубами по льду, слушать звуки и гадать, не почудилось ли, или догонять канистру с топливом. Он выбрал второе, и когда заправил снегоход, вернулся примерно в это место и навертел там столько зигзагов и петель, что закрутился сам.

Упустив момент, когда в озёрном ущелье сменилось направление ветра, Андрей потерял ориентиры. Он дул здесь, как по расписанию, плато Путорана продолжало дышать, даже будучи замороженным, и это заставило воспринимать его, как живое существо. Эта мысль вкралась незаметно и укреплялась медленно, отвоёвывая рубежи в сознании. Ожившее озеро потянуло за собой белую сову, что прилетала, чтоб погреться возле трубы на чуме. И теперь мысль, что чёрная сова обратилась в белую, не казалась такой уж фантастичной. Может, и в самом деле Путорана излучает какую-нибудь космическую энергию? И существует некий портал, где она излучается, и возможно перевоплощение? Почему-то здесь не живут туземцы, а ещё, говорят, геофизики где-то в этом районе устроили два подземных ядерных взрыва. А что проверяли, что изучали — молчок!

Когда на датчике топлива загорелась лампочка и блуждать по ледяному полю стало бессмысленно, Терехов наконец-то остановился, пытаясь по наитию определить, в какой стороне чум. Определил, проверил по направлению ветра, а когда вынул компас — оказалось в противоположной стороне. Разум подсказывал, что ветер так быстро не меняется, и, напротив, может врать компас, угодив в аномальную зону, и надо повиноваться рассудку. Как сказочный витязь на распутье, он постоял, глядя в непроглядную мглу обеих сторон, выбрал в советчики компас и поехал по нему.

Теперь двигатель заглох возле откоса, по которому он поднимался на площадку с чумом. Снова испытывать судьбу и бросаться на бесполезные поиски он больше не решился ещё и потому, что вымотался до изнеможения и едва заполз в чум. Кое-как растопил печку, выпил глоток спирта, закусил снегом, а разогреть пищу и поесть уже не хватило сил — уснул в верхней одежде, сидя, уронив голову на грудь.

Ещё во сне у него и начался похмельный синдром, которым он никогда не страдал и чем гордился. Но не от шизоидной дури — от спирта, который медленно усваивался в пустом желудке и требовал воды. Ждать, когда натопится снег, не хватало терпения, ел его, доставая рукой из-под стенки чума, и никак не мог погасить внутреннего пожара. При этом не пьянел — становился вялым, кислым: надо было съесть что-нибудь, заставить желудок работать.

В полусне он достал кусок мёрзлой колбасы, погрыз её, и стало ещё хуже, началась тошнота и дремотные, бредовые видения. В отдушину чума вдруг залетела белая сова с чайником, откуда торчали плотно набитые сосульки. Таких птиц на самом деле не бывает: метрового роста, с головой, украшенной сизоватым высоким гребнем из тончайшего пуха. Над маховыми перьями у неё были маленькие и цепкие человеческие ручки, но лапы оказались настоящими, когтистыми и до пальцев покрытыми «штанишками» из пуха. Она поставила чайник на печь и сказала:

— Сейчас растает вода, я тебя напою и всё пройдёт. Это священная вода. Она течёт по реке времени. Только замёрзла.

Голос был нежный, надтреснутый и знакомый ещё с плато Укок.

— Это у меня от спирта, — пожаловался Терехов, желая оправдаться. — Я не страдаю похмельем.

— Все страдают, — не согласилась сова. — Если живут, как пьяные, а потом трезвеют.

Он и в бреду помнил, что так говорил когда-то Репьёв и что не нужно поддаваться искушению безумства. Лучше всего бы проснуться, отринуть наваждение, раздеться и растереться снегом — выгнать дурь. Думал так и не мог пошевелиться, ибо от любого движения кружилась голова и начинало мутить.

— Ты лежи, — посоветовала сова, безбоязненно подбрасывая дрова в открытую дверцу. — Сейчас будет целебная вода. Ты напьёшься и уснёшь.