Чёрная свеча

Толстяк озорно хохотнул и вытер носовым платком ладони.

— Даже он будет вынужден вынести тебе смертный приговор. Прошу тебя, Вадим, объяснить мне: как такое могло произойти?

— Из перечисленных грехов, гражданин следователь, моих два: побег и касса. Если б мы шли с золотом, на кой хрен нам та касса?

Следователь вскочил со стула, прикованного к полу массивной резной цепью, заметался по кабинету от зарешёченного окна к белой стене, щёлкая от возбуждения пальцами:

— Какая глупость! Ты всё-таки думаешь — я жажду твоей крови. Да я же прекрасно понимаю: в твоём деле главная вина лежит на тех, кто стоит за твоей спиной.

— Возможно, и так, гражданин следователь.

— Георгий Николаевич. Забудь о протоколе, хотя бы на время.

Следователь остановился, поднял плечи, отчего его большое мягкое лицо село прямо на золото погон и производило впечатление полной беззащитности.

— Помоги моей вере в твою невиновность, Вадим, — почти с мольбой произнёс он, — дай мне почву, и я начну за тебя бороться. Твоё преступление заключает в себе великую общественную опасность: погибли три чекиста, а ты — жив-здоров. Ещё требуешь справедливости. Нас не поймут, если не сумеем доказать, что преступление совершал кто-то другой. Вместе. Только вместе! Вот моя рука.

Упоров осторожно пожал пухлую ладонь, признательно взглянул на Георгия Николаевича. Тот пригладил волосы долгим тугим движением, полностью открыв высокий лоб.

— После десяти лет работы в следственных органах я почувствовал некоторую неуверенность, сомнение в том, что наказание всегда достигает необходимой цели. — Георгий Николаевич вдруг спохватился: — Может, ты куришь, Вадим?

— Нет, — ответил заключённый и подумал, не спуская со следователя внимательного взгляда: «Ты, дружочек гладкий, похитрей Дьяка будешь».

— Так вот, мой личный опыт подсказывает — прощение, даже с некоторой долей нарушения законности, порой бывает нисколько не вредно, безусловно, в том случае, когда прощённый примет меру с надлежащим пониманием. «Отдайте, и вам вернётся!» — сказано. Но надо проявить не только сочувствие, но и соучастие в борьбе за выявление истины. Наказание не восстановимо. Сам подумай — можно ли вернуть жизнь расстрелянному? В соседнем кабинете мой коллега бьёт подследственного лицом о сейф, и тот даёт показания. Есть ли в них истина? — Следователь доверительно наклонился к уху Упорова, прошептал: — Сомневаюсь. Ты должен, как комсомолец, сын красного командира, по-товарищески помочь мне. В общем, давай начнём по порядку: расскажи, как убивали Стадника?

Вопрос был задан тем же доверительным голосом, он будто вполз ему в уши, чуть было не заставив поверить в искренность Георгия Николаевича. Зэк прикрыл глаза, понудил себя подождать с ответом.

— Без протокола, Вадим. Каждый шаг следствия будем обдумывать вместе… — прошелестел приятный баритон.

Зэк открыл глаза. Взгляд его был растерян, словно в толковании этих ясных слов он нашёл для себя скрытое оскорбление:

— Да вы что, Георгий Николаевич! Я же его за день до того дня видел, как вас. Убили, значит… или шутите? Чепуха какая-то!

— М-да… — толстяк потух, опустив в стол глаза, но затем трогательно всплеснул руками, словно собираясь обнять самого себя. — Нет, ты мне действительно симпатичен. Однако прикинь — кого защищаешь?! Вся страна сегодня встала на борьбу с этой гнилью. Она скоро будет полностью уничтожена, а вы, боксёр, боитесь назвать имена тех, кто убивал! Я знаю: они сделали это без вашей помощи.

Следователь вынул носовой платок, протёр под стоячим воротничком дряблую шею.

— Определи, Вадим, своё место в нашей общей борьбе. Но сделай это не в глубине своего падения, а на взлёте человеческого «я»! Испытай себя внутренней свободой. Тогда завтра может быть: солнце, друзья, море, любовь. Но может завтра просто не быть…

— Ну, вы даёте, Георгий Николаевич! — натурально заволновался зэк. — Что ж мне — чужую мокруху на себя грузить?! Для установления доверия. Живым его помню, мёртвым — нет!

— Не торопись, Вадим, портить наши отношения. На некоторые вопросы у меня есть абсолютно точные ответы.

— С них бы и начинали, Георгий Николаевич. Всё расскажу, как оно было. Думаете, мне помирать охота…

Дверь кабинета неслышно распахнулась, из коридора донеслись чьи-то голоса, следователь вскочил и вытянулся в струнку.

Важа Спиридонович Морабели стоял, упёршись рукой в дверной косяк. Упоров тоже поднялся. Рука на косяке держала его взгляд.

…Он уже видел в этой руке пистолет неизвестной ему марки. Ствол направлен в сторону шагнувшего из строя полосатика.