Чёрная свеча

— Вечером проведу с тобой беседу, — на ходу пообещал Алиеву зэк. — Запущенный ты какой-то…

Впрочем, беседа так и не состоялась: обвал оставил в шахте всю смену проходчиков. Их вытащили уже мёртвыми. Четверых тут же раздели донага. Степана Струка, своего дружка по общей лесной доле, Лысый трогать запретил. Он стоял перед ним на коленях, сметая с лица покойного колючую землю, не обращая внимания на гнусавые причитания Чарли:

— Позвольте, Никандра Ипполитович, разоблачить вашего подельничка. Он мне кони засадил на прошлой неделе.

Чарли лгал. Струк был не играющий, но у него были хорошие сапоги. Потому никто не удивился, когда, поднявшись с колен, бугор выписал бельмастому Чарли тэрца от пиковой дамы, подумал и сказал:

— Забирай, вонючка. Врать будешь — ещё получишь.

Вечером на нарах состоялись поминки. Три бутылки спирта выпила бригада, а четвёртая — ушла в воровской барак. Её принял под полу Филин. Так берут своё, положенное, почти законное, не обращая внимания на осуждающие взгляды.

— Хуже коммунистов, гады! — прошептал вслед Филину рассудительный и честный Степан Верзилов, застреливший на собственной жене секретаря комсомольской организации.

Лысый переждал, пока уберётся наглый Филин, назидательно произнёс заплетающимся от выпитого языком:

— Взнуздай страстишки-то: от них не только триппер, но и нож в бок. Нам того не надо…

* * *

— Жулики! — старшина Нехлюдов поднял над заиндевевшим воротником весёлый глаз. — Лодыря гонять будете: -55 градусов — актированный день.

Повернулся и ушёл, пропустив в барак холодный воздух, который белым мешком подкатился к сваренной из трёх бочек печи, там растворился с чуть слышным шипением.

— Для февраля крутовато, — вздохнул на нижних нарах всегда задумчивый, грустный поэт из Калуги.

— Нынче всё не в масть по погоде, — продолжил разговор Федя Гнус. — Сколь времени-то?

— Шесть без четверти.

— Видишь — утро, а ночь уходить не собирается. Что-то происходит. Перед войной точно так было.

— С кем воевать собрался, Гнусик?

— С американцами. Жируют, суки, в своём капитализме. Надо Малиновскому ксиву отправить, чтоб про меня не забыл. Заберусь на самый небоскрёб, обоссу ихний Нью-Йорк. Не заслабит…

— Пока иди сюда, Гнусик, я тебе пайку проиграю, — ласково пригласил Фёдора чей-то осипший голос.

— Ты проиграешь! С колодой родился.

— Иди, не бойся: мне ныне не ломится.

— С тобой, Филин, не сажусь.

— Жаль. Може, есть желающие руки погреть на чужом несчастье?

— Под интерес годится? — не удержался Степан Верзилов.

— Под интерес шпиляют только педерасты и пролетарии вроде тебя. Порядочные люди живут порядочными интересами.

Филин загрубил. Это было всем ясно, но никто не рискнул его одёрнуть. Верзилов рискнул. У него иногда случается перекос в мозгах:

— Ты, что ли, порядочный?! Спиногрыз! И бой у тебя колотый, и сам ты…

На том Верзилов срезался, почувствовал опасную грань базара. Филин прищурился, в другой раз он бы разозлился, возможно, пустил в ход нож, но сейчас смекнул — ему могут сломать рога, поди потом втолкуй сходке про вероломство фраеров. Воры с мужиками ссорятся при самой последней крайности…

— Коли вы такой заершённый, — Филин погасил прущее наружу зло, — сгоняем три партии в очко? Игра самая фраерская. Бздишь?

Верзилов скосил взгляд в сторону бригадира, но тот демонстративно рассматривал на стене нарисованную углём картину, где серый волк сношался с Василисой Прекрасной.

— Под что? — Степан решил держаться.

— Под шутку. Видишь? — располагающе добрым голоском спросил Филин, указав под нары жестом регулировщика. — Крыса словилась…

Верзилов ещё не успел разгадать намерения вора, хотя и догадывался — ничего доброго в них быть не может. Склонил голову, поглядел на взъерошенное существо. Произнёс ровным, почти беззвучным голосом:

— Ну…

Филин веером бросил на стол колоду: карты легли ровненько, как рисованные. И, щёлкнув пальцами, предложил:

— Твой верх — крысу съем я. Живьём. Пофартит мне… не побрезгуй.

Он глядел в вытянувшееся лицо Верзилова с едва скрываемым наслаждением. Было, однако, видно: за тем чувством стоял мрак обиды.

— Что я, чокнутый?! — брезгливо отстранился Степан.

— Духа нет, а вони много, — произнёс разочарованно Филин. — А что от такого чёрта ждать можно? — Вор развёл руками, брезгливо сплюнул через губу: — Один рог, и тот тупой…

После сказанного неторопливо повернулся, сделал три шага с блатоватым приплясом, прежде чем за спиной раздался тяжёлый вздох и было сказано:

— Садись!

Филин замер. Вместе с ним замерли те, кто втихаря следил за их напряжённым разговором. Осторожно сохраняя нарочито испуганное выражение лица, вор обернулся и расцвёл, увидав сидящего за столом Степана с упрямо расставленными локтями. На нижних нарах произошло едва заметное движение, а Филин успел осознать — быть игре. Чуть дрогнул, но ёрничать не перестал.

— Молодец! Хоть похаваешь вволю. Гнус, тащи клетку с его обедом.

— Но чтоб всё по совести, Филин! — предупредил Степан.