Чёрная вьюга

– Интересно – а что будет, если я сейчас рвану прямиком в институт Курчатова и обменяю кусочек горячей плазмы на ихнюю Новодворскую? Им же двойная выгода будет! – проворчав это, Беня с хрустом и предвкушением почесал когтистой лапой причинное место и тут же, не мешкая боле, сгинул где-то на своих тёмных и по определению кривых дорожках…

Непоняток Лёха не любил. Пустых карманов и упрямо кое-чего требующего желудка тоже. Но вот приморский городок ему понравился. Настолько, что парень даже забылся на миг, подставив лицо солоноватому полуденному бризу. И как же забавно оказалось смутиться, открыв глаза и обнаружив на физиономии приглядывающегося гномьего возницы этакое лёгонькое удивление.

Чуть тесноватые улочки, круто сбегающие к морю. Причудливые двух– и трёхэтажные дома из разноцветного пиленого ракушечника и известняка, обнаруживающиеся в самых удивительных местах крохотные дворики с неизменными цветами, а то и позеленелым от непогоды бронзовым памятником какому-нибудь некогда знаменитому мореману. А главное, народ – несуетливый, степенный, просоленный всеми морскими ветрами. С той чуть ленивой уверенностью в себе и деловитостью, которая отличает хорошего мастерового или моряка.

Если не обращать внимания на виднеющиеся тут и там гномьи бороды и зеленушные гоблинские рожицы, напевный и чуть акающий говорок эльфийских мореходов, то ни малейшего отличия от припортовых районов старой Одессы или Ростова не обнаруживалось. Всё те же витающие в солоноватом воздухе запахи рыбы и смолы, дымка с верфей и даже неизменного пива из притулившегося на углу полуподвального заведения.

А тощие и серебристо-пыльные тополя вдоль набережной и вовсе привели разомлевшего от ностальгии Лёху в восторг. Право, таки стоило одолеть невесть сколько обычных и световых лет да нарисоваться в несусветних далях, чтобы оказаться почти что и дома… окончательно доконало парня зрелище прыгавших на кривоватых квадратах классиков разномастных детишек, за которым зорко присматривала благообразная гоблинская бабулька-пенсионерша с терпеливым лицом и неизменными семечками в свёрнутом фунтиком кулёчке.

– Сонька, ступай обедать – мама селёдку зарезала! – раздался в разомлевшем от жары воздухе истошный вопль откуда-то сверху…

В животе совсем уж кстати громко и требовательно заурчало, и Лёха оторвался от восторженных, так и прошибавших на слезу воспоминаний. Последний раз окинув взглядом далёкую панораму береговых укреплений с той стороны бухты, он вздохнул.

– А пожевать чего тут найдётся?

Судя по обнаружившейся в пышной бороде улыбке, гном был и сам не дурак закинуть чего в желудок.