Чёрное лето

Город размылся, как фотография, сделанная на отвратительный объектив. Ноги двигались сами собой, а мысли, мысли остались висеть на фонарном столбе с парнишкой, бежавшим по воздуху. Я пришел в себя сидя в казарме на холодной шконяре. Вокруг никого не было, кто работал, а кто любовался на висельников. Меня начало потряхивать, то ли от нервного напряжения, то ли от холода. Печи в казарме не горели. Я упал на шконку и завернулся в шерстяное одеяло с головой. Темнота стала замечательным экраном в кинотеатре под названием «тревога о будущем». Фильм был страшным, постыдным и безысходным. Мозг рисовал картины как начнутся протесты, как будут требовать сложить оружие военных, первые столкновения с протестующими, обострение обстановки на границе с царством Крестовым. Смерть Креста решила бы проблему, но мы промахнулись. А теперь эта тварь будет осторожна как никогда, его по-тихому теперь не убрать. Атаковать в открытую юго-западный? Уголовники будут прикрываться живыми щитами, а потом за каждого убитого повесят еще по десять мирных. Бездействовать? Протестная волна наберет силу и кровь прольется, а вместе с этим нам придется защищаться и от внешней угрозы, и от внутренней. А это заставит нас рассредоточить имеющиеся силы, что поможет Кресту организовать наступление и продавить линию фронта, в итоге нас разорвут на части.

Хотелось забыться, а сон как на зло отказывался скрыть меня от мирских тревог. Дверь казармы распахнулась и внутрь ввалилась толпа полупьяных работяг.

— А я тебе говорил! Если генерал этот сраный не начнет действовать, то мясорубка начнется!

— Дурак ты! Он как раз начал действовать и что? Началась мясорубка. А сидел бы смирно и нормально жили б, они у себя, мы у себя. А так вон, полез. Полудурок. И что? Пять сотен человек повесили, эт те, что шутка чтоль?

— Коль, вот я тебя уважаю конечно, но ты как скажешь хрень, так хоть стой, хоть падай. Ты девяностые помнишь? Ну а тогда чё мелишь то?! Если Кресту волю дать, так он жирком обрастет и всё под себя подмять захочет, уже захотел! А убитые извините, эт жертвы войны, без этого ни как.

— Вась, дебил. За языком следил бы, у Ивана мать повесили, а ты мелишь.

— Васька, извини дурака, я не это имел в виду, вот чес слово!

— Сука Крест, не прощу! Убью паскуду!

— Ваня, ты сдурел? Там целый район уголовников, как ты до него доберешься? Пристрелят и не успеешь даже моста перейти.

— Ладно мужики, давайте помянем.

Чпоньк и крышка улетела в сторону распространяя сивушный запах по казарме.

— Мужики, а можно с вами? — спросил я и удивился своей просьбе.

— Конечно, у нас на всех хватит. А ты чего? Тоже потерял кого-то?

— Да, потерял, и далеко не одного человека — сказал я и подумал о сотнях людей, которых я привел к гибели своим промахом.

Заглянул в глаза Ивану, а там… Бездна горя, любил мать больше всего на свете, судя по всему. В груди резануло. Мне протянули граненый стакан, наполненный на треть и я не дожидаясь тоста опрокинул его в себя. Глотку обожгло, тепло растекалось по груди и начало немного отпускать. Второй стакан, третий, четвертый. Закуси нет, а кому она нужна? Нужно только забытье. А на дне бутылки его даже больше, чем нужно. Бонусом к забытью шел отвратный вкус сивухи, отвратный вкус, прекрасно ложился на отвратное самочувствие. Ваня, иди сюда дорогой, занюхнул немытой головой и порядок, как будто и не пил сивухи, только жжение осталось в пищеводе. На пятом стакане я прилег отдохнуть немного, так и вырубился.

Утро началось не с кофе, а с дичайшего похмелья. Во рту пустыня, в голове как будто ядерная бомба взорвалась. Ели поднялся с кровати, а мужики всё пьют. На полу с десяток бутылок.

— Ооо мужики! Максик проснулся! Братишка ты как? Голова болит? Ну мы тебя сейчас подлечим! Ванюш, оформи стакашик лекарства Максону.

Ого, мы так сдружились за ночь? Я не понял как граненый стакан снова оказался у меня в руках, но не успел я отказаться, как Вася приподнял его за донышко, и лава полилась по горлу смывая потихоньку и головную боль, и сухость во рту. Как только стакан опустел, Вася протянул мне трехлитровую банку, она уже была почти пуста, но на дне лежала ветка укропа и плескался рассол. Присосался к банке и жизнь начала ко мне возвращаться! Хорошо! Было хорошо, часа пол, потом еще стакан сивухи, развезло на старых дрожжах, и тошнота подступила к горлу одной неудержимой волной. Я растолкал братишек и выбежал на улицу. Рвотные спазмы скрутили меня до боли в грудной клетке. Если бы кишки внутри тела не были закреплены, то они бы вылетели из меня и болтались в воздухе под напором рвоты как свистульки, в которые дуют америкосы на своих днях рожденья, звук у них еще такой противный.