Чёрное лето

Проблевавшись осмотрелся по сторонам, на улице уже вечерело, проспал получается весь день, а эти черти бухают уже сутки не просыхая? Холодно, идти не куда, да и не зачем. Вернулся обратно. Ванька выглядел веселым, как будто мать ожила. Да, алкоголь смывает всё человеческое, оставляет только безвольное животное падкое на любую радость и веселье, которое ему способна подкинуть жизнь. Для Вани это была задорная компания. А для меня?

— Мужики, у меня сухпай под шконкой, давайте пожрем и начислите мне еще стакан, а то прошлый плохо зашел, и вышел наружу в итоге — скаламбурил я.

Гречневая каша, печеночный паштет с отвратительными галетами, почему их делают такими омерзительными? Нельзя заменить на какие-нибудь крекеры? Надо наладить производство своего сухпая. Шлифанули съеденное сивухой, уже и не жжется. Через час Ванька орал песни «А я милого узнаю, а па паходке! А он носит, носит брюки, а галифе!». Сукачёвская манера исполнения ложилась на пьяную душу как бальзам. Синяя волна подхватила меня и унесла туда, где носят шляпу на панаму, ботиночки носят мореман, потом пошла серьга с вечным вопросом «А что мне надо?», ответ был у каждого свой, но все точно хотели, чтоб кончилась война, точнее, чтобы она не начиналась. Когда ворвалась в наш репертуар София Ротару, милостивый Морфей вырвал меня из этого казарменного ада и унес в беспечные дали.

Мне снились родители. Я маленький, лет десяти. Отец отвез нас на речку, надул шину от автомобиля, посадил меня в неё, и мы плавали, мама ждала на берегу. Ласковое солнце, золотой песок и бескрайняя любовь родителей. Мы с отцом вылезли на берег, мама подбежала и начала вытирать меня полотенцем. Она шутила и щекотала меня, я смеялся. Родные глаза мамы, такая молодая. Она улыбнулась и что было сил влепила мне пощечину! Щёлк! Еще и еще раз! Мама, за что?! Мама!

— Макс! Максим! Очнись! Сволочи! Вы чего его так накачали? Макс!

— Надя?

Её лицо расплывалось перед глазами, встревоженное, еще чуть-чуть и заплачет. Пытаюсь что-то сказать, но запас слов исчерпан, выдаю только невнятное мычание. Из темноты вышел Захар.

— О господин начальник. Доброго здравьица. Ох мать твою, ну ты и тяжеленный. А на вид щуплый. Зараза, если спину сорву, будешь мне больничный оплачивать. Что говоришь? Ага, и я рад тебя видеть. Фу, дыши в другую сторону пожалуйста.

Меня вытащили из уютного, хмельного барака и бросили на заднее сидение УАЗа. Машина зарычала, низкий утробный гул отдавался где-то в кишках. Машина тронулась. Я лежал у Нади на коленях, она гладила меня по голове. Ехали молча. За окном в рассветном мареве мелькали чёрные окна бетонных джунглей. На кочке тряхнуло, и тошнота моментально подступила к горлу. Я вскочил и открыл заднюю дверь чуть не вывалившись наружу. Рвота тугой струей расплескалась по асфальту. Прощайте галеты, по вам скучать я точно не буду. Когда спазм прекратился, Надя за пояс втащила меня обратно в салон. Я лег на колени и уснул.

Проснулся от того что меня бросили на диван. Захар смотрел на меня неодобрительно. Надя принесла тазик и поставила на пол рядом со мной.

— Захарка! Надька, вы мне так дороги! Я вас лю… буэээ.

Очередной спазм вывернул желудок наружу, с почином тебя тазик. Надя принесла с кухни банку молока.

— Пей сколько сможешь.

— Надюш, я не хочу молоко.

— Пей давай — сказал Захар и начал вливать в меня молоко.

Холодное, жирное, пахнет коровой.

— А пастеризованного не было?

Моей шутки никто не оценил, банка наклонилась и заставила меня глотать молоко, пил пока меня снова не стошнило. Надя укрыла одеялом, Захар попрощался и уехал.

— До завтра алкота.

— Да, да, я тебя тоже люблю, любитель женского белья.

— Захар, а о чем Макс говорит?

— Надь, ты посмотри на него? Он же невменяем, пусть проспится для начала. Всё пока.

Захар покраснел и выскочил на улицу. А Надя сидела со мной пол ночи, накладывала прохладные компрессы на лоб, пока я не пришел немного в себя.

— Максим, куда ты исчез? Я себе места не находила. Потом еще эти казни в юго-западном, взрывы в северном, я подумала, что ты погиб.

Надя отвернулась и шмыгнула носом.

— Я жив Надь. К сожалению жив.

— Дурак! Ты что такое говоришь?

Она заплакала и на душе так гадко снова стало. Захотелось опять в казарму, забыться в зловонном дыхании зеленого змея. Голова еще не прояснилась от суток пьянства, а комок уже подступил к горлу. Снова стало жаль тех, кто погиб по моей вине, жаль Надю, которая плачет из-за меня, стало жаль, что я существую. Какая-то ошибка природы. Еслиб меня не было, то всё это не произошло.

— Максим, расскажи, что случилось, почему ты так про себя говоришь?

— Да потому что я ничтожество! Кусок дерьма, из-за которого люди пачками отправляются на тот свет!

— Что ты? Я не понимаю. Расскажи, мы вместе сможем со всем справиться. Максим, не отталкивай меня, ты не один!