Чёрное пламя

И снова эти двое молча улыбались, глядя в глаза друг другу. Единство духа ласкало их в своих объятиях, и этого было достаточно. И опять говорил Эдмонд:

— Передо мной сейчас открылось то, что доступно было лишь в мечтах. Говорить и знать — тебя понимают. Давай же говорить о том, что не привыкли обсуждать люди, разве что их мистики, чувственные поэты и бредущие на ощупь философы. Давай говорить о сути вещей. Об их начале и конце.

Женщина улыбалась.

— И буду говорить я словами стиха, не оттого что многие верят — это самый естественный способ выражения мысли, не потому, что поэзия прекрасна, но потому, что только этим искусством смогу я выразить мысли, невыразимые простым языком. Ритм и символы несут то, что скрывается за вуалью самых проникновенных слов. У зверей это называется эмоциями, но мы понимаем под этим воплощенную мысль.

— Да, — сказала Сара.

Эдмонд, который как вошел в этот дом, так и остался, не сходя с места, стоять на пороге, сел и обхватил подбородок своими удивительными пальцами.

— В начале всего было Нечто, ибо без него не возникнуть состоянию бытия всего сущего. Нигде рядом с нами не может находиться это Нечто, разве что в Далеких мирах, как планета Нептун. Нептун — есть символ моей мысли.

Эдмонд опустил глаза, задумался, словно что-то вспоминая, и заговорил медленно:

Свет звезды ледяной и холодной луны
Отражается в бездне полумертвого мира,
Где пустым безразличием тени полны,
Где гора над обрывом возвышается сиро.
В этой пропасти мрачной отсутствует смерть,
Но и жизни людской никогда не бывало.
То — планета-отшельник свершает свой бег…
Вдруг незримое что-то в тишине зашептало.
И в ответной мольбе задрожал Мириарх,
Кто оплакивал горько Имя Господа Бога.
Взмыл он ввысь, в темноту и во мраке исчез,
А планету одела ночи черная тога…
Я — планета-отшельник, что мерцает во тьме,
Свет холодной луны отражая в пространстве.
Равнодушные звезды глядят в тишине,
Даже шелест не слышен в пустующем царстве.

Эдмонд поднял голову, и снова взгляды их, напряженные, всепроникающие, столкнулись, как два стальных кинжала. И Эдмонд улыбнулся удовлетворенный — его поняли.

— И было начало, — сказала Сара.

— Рождение гораздо доступнее для понимания, чем начало, — отвечал Эдмонд. — Даже человечеству в какой-то мере свойственно то, что мы называем творением, хотя невежественные глупцы в культе рождения своего почитают не Бога, но богиню… Но и об этом стоит говорить:

Рассветный луч прорезал тьму,
Рассек пространства острым ятаганом,
И, словно подчинившийся ему,
Вихрь разорвал густую сеть тумана.
И из тумана, трепеща и содрогаясь,
Не зная цели: благо или вред,
В природе появился Разум
Как вестник скорый радостей и бед.
И появились в жизни два Начала
Мужчин и Женщин, Пламя и Вода,
Навек Природа воедино их связала,
Незыблемых, как Небо и Земля.

Сара:

Я факел потухший, тебе зажигать его.

Эдмонд:

Тебе — покой хранить, мне — разрушать его.

Сара:

Тебе — сажать, мне — расцветать весной.

Эдмонд:

Ты — вечность, я — лишь миг простой.

Эдмонд молчал, и два сознания его слились в единое целое, осмысливая услышанное. Наконец он заговорил:

— Ты права, считая, что мужчина дает начало рождению, а женщина продолжает. Семя мое, но твоим становится дитя. Ты права и в том, что принуждение возлагается на нас не в смысле исполнения обязанностей, а по велению и принципам природы. Нам обоим доверено сделать так, чтобы подобные нам могли жить. Мы должны размножаться.

И в мгновение это глаза Сары, что неотрывно смотрели в его глаза, полыхнули неистовым, глубинным пламенем. Тот самый огонь, что одинаково вспыхивает в глазах женской половины всего живущего независимо от вида их. И это тоже увидел Эдмонд, и сознанию его показалось это странным, но не сказал он ничего.

— И еще будет конец, — сказала Сара.