Чёрному, с любовью

Его лишали еды, воды, передвижений.

Его обучали справляться с такими вещами. Его дважды ловили в тылу врага, и ему пришлось применить эти навыки на практике. Даже совсем недавно его поймали на том острове и в некотором смысле пытали, хотя пытки были сравнительно мягкими, если не считать изоляции, темноты, жары, насекомых, жажды.

Ну, и наблюдения, как Джема избивают…

Он бездумно отсек это воспоминание, но оно вернулось секунды спустя. В этот раз оно причудливым образом задержалось, сбивая его с толку.

Его смятение лишь усилилось, когда воспоминание заполнило его сознание, вызывая на его лице гримасу.

Боль рябью прокатилась по его венам.

Боль струилась по нему, смешиваясь с кристально ясными образами, и в его нутре поднялась тошнота. Через считанные секунды на эти образы стало больно смотреть.

Эмоции усилились.

Он впервые отвернулся от кормящегося вампира, ахнув, когда эта боль заполнила его грудь. Он крепче стиснул решётки, затем разжал ладонь и вместо этого прижал её к груди, подавляя резкую, похожую на удар ножом реакцию между рёбер — новую боль, какой он никогда прежде не ощущал.

Такое чувство, будто у него случился сердечный приступ.

Будь он человеком, он бы не сомневался, что у него сердечный приступ.

Дориан перед ним поднял голову.

Уставившись на Ника через решётки, он уронил человеческую женщину, от которой кормился, и позволил ей без сознания упасть на пол. Она обмякла, неуклюже приземлившись на разъехавшиеся колени, и захныкала.

Дориан, казалось, почти не заметил.

Он грациозно подошёл к клетке, затем одним движением присел перед ней.

— Что? — он погладил пальцы Наоко на той руке, что всё ещё стискивала решётки. — Что такое, друг мой? Что происходит?

— Я не знаю, — выдавил Наоко. — Боль.

Он закрыл глаза и покачал головой, пытаясь бороться с этим чувством.

— Что за боль ты чувствуешь? — голос Дориана звучал мягко, уговаривающе. — Это не от крови, юный брат. Что это?

Наоко не ответил. Он мог лишь покачать головой.

У него всё равно не было ответа на вопрос вампира.

Он не мог это осмыслить.

Боль усилилась. Он видел перед своими глазами Джема. Он видел, как голый видящий лежит на чёрном камне, как его пинают, бьют кулаками, швыряют на камни. Наоко вздрагивал от каждого удара, хрипел, хотя больше не нуждался в кислороде для своих лёгких.

— Заставь это прекратиться, — выдавил он полустоном. — Заставь это прекратиться… пожалуйста.

В голосе Дориана слышалось понимание.

— Ты вспоминаешь, — он произнёс это не как вопрос. Его пальцы сделались мягче, нежнее. — Это часть молодого возраста, Наоко. Все твои воспоминания вернутся. Поначалу это происходит постепенно. Ты помнишь информацию, но чувства возвращаются медленнее.

Наоко посмотрел на него.

Он постарался удержать кровавый взгляд вампира, всё ещё с трудом втягивая воздух, в котором он уже не нуждался, всё ещё стискивая свою грудь и морщась от боли. Он видел в кровавых глазах сочувствие, которое ещё сильнее сбивало его с толку, но рассеяло часть его ярости. Он даже подумал, что кровавый оттенок тех глаз немного померк, сделавшись как никогда близким к прозрачному.

— Это потому что мы чувствуем всё намного сильнее, — сказал Дориан, поглаживая его ладонь. Его голос звучал бормотанием, даже тише шёпота. — Мы чувствуем намного больше, мой возлюбленный. Мы не смогли бы справиться с нашими вампирскими эмоциями, если бы вспомнили всё разом. Так что поначалу мы вспоминаем информацию… чувства приходят позднее. Они приходят постепенно, чтобы не ошеломить нас. Они приходят, и мы привыкаем жить тем, кто мы есть на самом деле. Мы привыкаем справляться с полным, неразбавленным спектром наших эмоций.

Дориан повернулся, взглянув на девушку на полу.

Теперь она держалась за шею и хныкала, широко раскрыв глаза от непонимания.

— Они действительно дети, — сказал он мягко. — Живут половинными жизнями. Чувствуют половинные чувства. Они не имеют представления о том, что такое эмоции на самом деле. Они не ведают об их силе.

Он посмотрел обратно на Наоко.

Сочувствие в этих тёмно-красных глазах сделалось более явным.

— Я принесу тебе что-нибудь поесть, — произнёс он таким же мягким тоном. — Ты поешь, и мы поговорим. Ты не против, Наоко?

Молодой вампир к этому времени полулежал на полу клетки.

Он стискивал свою грудь, стараясь думать сквозь боль, стараясь не расплакаться и не разрыдаться. Он не мог полностью осознать слова Дориана. Он не мог осознать, как что-то столь эфемерное, как чувство, могло сотворить с ним такое.

Он вообще не мог придумать название этому чувству.

Он лишь стискивал железную решётку, чтобы Дориан продолжал касаться его.

— Да, — выдавил он.

Слёзы навернулись на его глаза, когда он посмотрел на это прекрасное лицо.

— Да, — сказал он. — Прошу, брат. Пожалуйста.

Он едва выдавил эти слова, когда Дориан уже встал, поднимаясь на ноги.

Наоко и моргнуть не успел, как светловолосый вампир исчез.

Единственное, что свидетельствовало об его уходе — это звук закрывающейся двери и то, что его пальцы уже не поглаживали Наоко.