Чёрные апостолы

Я бежал, забыв обо всем и не скоро осознал, что слышу человеческий крик. Даже не крик, стоны, частые, звучавшие на одной ноте. Я остановился, озираясь. Крик несся откуда-то сбоку. И я, спотыкаясь о валежник, повернулся туда, даже не отдавая отчет в своих действиях.

На какое-то время все стихло, но я уже знал направление и шел туда, стараясь только двигаться осторожно. Я готов был ко всему. И все же то, что я увидел, потрясло меня.

Женщина полулежала, опиравшись спиной о ствол дерева и раздвинув согнутые в коленях ноги, совершенно голые, даже без капроновых колготок. Широкая цветастая юбка ее была задрана и лежала, скомканная, на животе. Она быстро и тяжело дышала, слегка выгнувшись и закидывая кверху голову. Сначала я посчитал ее толстой, но ноги ее были худые и стройные. И тогда я догадался обо всем и, шагнув вперед, тихо позвал:

— Настя.

Та не услышала, усердно нащупывая что-то на спине обоими руками. Я, слегка замешкавшись и оробев, позвал снова, уже громче:

— Настя!

— Сейчас, — плачущим голом проговорила та. — Сейчас, отпустит, и я еще встану и дойду. Подожди. Что?

Тут она вздрогнула и, слегка выпрямляясь, взглянула на меня, как на выходца с того света.

— Сережа?

Я подбежал к ней.

— Тебе помочь?

— Сережа? Ты тут? — повторяла она, вся подаваясь вперед и я, присев, обнял ее.

— Сережа, они отпустили тебя? — Настя всхлипывала, утыкаясь лицом мне в шею, тут же поднимая голову и прижимаясь к моей небритой щеке.

— Как же, жди. Я сбежал. А ты, ты что здесь делаешь?

— Я в город иду. У меня схватки начались, и я хотела успеть дойти хотя бы до поста ГАИ.

— А ГАИ-то зачем? Чтоб роды приняли?

— Чтобы тебя выручили. Они же тебя убить хотели.

— Настя! — я обнял ее крепче.

И тут она закричала. От растерянности и испуга я даже отпустил ее и отстранился. Настя же, сразу откинувшись назад и перестав кричать, задышала шумно и часто.

— Пойдем, — неуверенно проговорил я. — Давай, приподнимись, я понесу тебя.

— Поздно, Сережа, я уже рожаю.

Все это она проговорила, продолжая часто дышать, и длинно и протяжно кряхтя.

— Господи, помоги. Сережа, руки.

Я схватился было за ее руки, комкающие юбку.

— Не трогай. Сними фуфайку и вымой в ручье руки по локти… скорее. Там, в сумке, мыло.

Я бросился к сумке, как послушный школьник. Большая мужская сумка с длинной ручкой стояла у самого дерева. Она была набита целлофановыми пакетами с аккуратно сложенными тряпками. Мыло тоже было уложено в целлофановый пакет и крепко завязано — большой кусок хозяйственного мыла. Я не стал возиться с узлом, а просто разорвал тонкую прозрачную пленку в клочья, бегом бросаясь к ручью, текущему рядом, там разделся и бросил бушлат на берег. Мыло было совсем новое, все в ребрах и углах, и я чуть не уронил его в воду. Никогда в жизни я так тщательно и усердно не мылил руки, так старательно и торопливо смывая их в бегущей воде, не забывая при этом и про сбитые ногти. В общем, все как в кино про врачей.

— Все, Настя, что делать?

Она промолчала, вся откинувшись и напрягая ноги так, что икры окаменели. А там, дальше… Мне стало страшно. Была такое ощущение, что там все ее нутро вывернули наизнанку и бросили ей под ноги.

— Сережа, смотри, появился.

Господи! Что там еще должно появиться? Я заметался, крутясь на одном месте.

— Помоги. Я не могу одна. Идет.

Что-то там было такое, круглое, и все в бурой слизи.

— Бери его.

Что? Брать? Кого? Чего? Я, весь дрожа и чувствуя себя так, словно сейчас просто грохнусь и умру, присел, протянул руки и это что-то, все в кровяной жидкой слизи, выскользнуло прямо мне в ладони, тут же начав шевелиться.

— Живой?

— Да, — промямлил я, а это что-то поворачивалось, поднимая такие маленькие ручки и ножки, что мне стало плохо.

— Теперь возьми ножницы, они стерильные, возьми нитку, режь, перевязывай, только очень туго. Теперь на вот пеленки, на — раствор. Намочи одну пеленку и оботри его, только тщательно. Господи, у меня место не выходит.

Громкий и какой-то басистый вопль прервал ее. Она, словно не слыша, приподнималась с земли и тыкала в меня свертками, бутылкой, а я держал его и только тут понял, что это младенец. Мальчик.

— Положи его. Быстро делай, — он простынет.

Я делал. Отвертывал, разворачивал, мочил и обтирал, а она, опираясь о дерево, смотрела на меня, иногда всхлипывая. Она не плакала, все это получалось как-то всухую. Заворачивала ребенка в теплую пеленку и одеяльце уже она сама.

— Он нормальный? Руки, ноги, пальцы ты видел?

— Да, — как в бреду кивал я.

— Миленький, миленький. Ой! Держи его. Положи в сумку. Только не застегивай. Осторожно положил? Что он делает?

Тут она замолчала, и я смог прийти в себя. Младенец лежал в сумке, как в уютном гнездышке и смотрел на меня черными круглыми глазенками. Был он крохотный, с круглыми щечками и крохотным ртом, а глазенки, круглые и внимательные, смотрели на меня и были они такие ясные, словно в них горели звезды.

— Что он делает, Сережа?

— Смотрит.

— Иди сюда.

— С ним?

— Нет.

Я подскочил.

— Пожалуйста, посмотри, что там у меня?