Чёрный алтарь

— Тут и дорог то толком нет, не то, что столбов, Джон. Этот мир и похож на наш, я имею в виду природу, землю, небо, и в то же время здесь всё иначе. …Ты слышишь этот шум, это не птицы, это лошадиное ржание. Бежим скорее!

По иронии судьбы Джон и Мариэль спрятались за тем же самым деревом, что и в первый день своего прибытия. Дорога в шатёр была перекрыта всадниками-чужаками.

— Незаметно нам не пробраться, их слишком много, — прошептал Джон.

— Ио говорила, что в моменты опасности проходы открываются только для хатов. Нам надо спрятаться, это охийцы, я уверенна, — так же тихо ответила Мариэль.

И в тот же самый миг, и слева и справа одновременно выехали всадники, сразу же обнаружив чужаков.

Великолепные кони стали нетерпеливо гарцевать на месте. Четверо всадников с презрительным высокомерием оглядывали двоих прижавшихся к дереву людей. Один из них, самый старший, что-то сказал, обращаясь к Джону. И Джон неуверенно, но ответил ему. Между ними завязался разговор. Причем только одна Мариэль не поняла ни слова, она с приоткрытым ртом смотрела на то на брата, то на незнакомца.

Что говорил ему Джон, но только вот всадник вдруг рассердился и смачно плюнул на землю, потом ткнул тупым концом своего копья сначала в Джона, а затем в Мариэль, произнося при этом «навас», «наваса». Дальше они и оглянуться не успели, как их связали и оставили под тем же деревом.

— И где это ты так быстро научился их языку, полиглот несчастный!?

— Я же тебе ничего про твою траву не говорю! Я всё верно ему сказал, и он меня понял. Но, кажется, мы с тобой попали по самое никуда.

— И в продолжение этого радостного момента, можно задать тебе ещё пару вопросов, братишка? Что ты им наговорил?!! И, что такое наваса?!!

— Не ори, я сказал им, что ты немая. Не таращись на меня так, это для твоего же блага. Он спросил кто мы, а я сказал, что мы путешественники и просто так здесь гуляем. Тогда он спросил, куда подевались хаты, а я ответил, что понятия не имею, кто это и никого здесь не видел. Вот…, и он мне не поверил, плюнул и обозвал нас рабами.

— Рабами?!! Лучше убей меня сразу. Не быть тебе дипломатом, Джонни. И врать ты не умеешь. На нас же одежда хатов!!! Он же не дурак, Джонни!!! — Мариэль раздосадовано застонала, стукнувшись со злости головой о дерево.

Всадники ещё около часа рыскали по лесу и вернулись ни с чем, видно было как сильно они неудовлетворенны и раздосадованы своим поиском. Собираясь возвращаться в свои земли, охийцы небрежно взвалили пленников поперек лошадей и помчались, что есть духу. После продолжительной тряски и бешеного мелькания земли перед глазами, Джона и Мариэль, наконец, сбросили, всё так же грубо во дворе, у стен белокаменного замка.

«Первый раз проехалась на лошади и так неудачно! Боже, бедная моя голова и… желудок. Отвратительный мир!» — с горькой иронией подумала Мариэль, перед тем как их бесцеремонно заперли в сыром погребе.

Целый день они просидели с Джоном взаперти, голодные, на холодном каменном полу, угнетенные своими невеселыми мыслями.

— Ты лучше и дальше разыгрывай из себя немую, Мариэль. Оденешь какое-нибудь тряпье, измажься грязью, волосы не распускай. Умоляю тебя, Мариэль! Сделай так, чтобы на тебя было противно смотреть. Мало ли, что у них на уме, ну, ты понимаешь, о чём я.

Только на утро дверь отворилась, и вошел уже не так хорошо одетый, похожий на слугу человек. Он стал что-то объяснять Джону. Джон слушал его, опустив голову, позволив себе вставить лишь несколько слов.

— Меня поставят работать на конюшню убирать лошадиное дерьмо, а ты будешь мыть и драить всё, что они тебе прикажут, — хмуро проговорил Джон, переведя ей слова охийца. — Не бойся, цыплёнок, мы выберемся, — бросил он ей напоследок, и слуга вытолкал его в спину.

* * *

Мариэль поступила так, как просил её брат. Притворяясь немой, она превратилась в страшное, неопрятное, потное существо, чтобы никому и в голову не пришло дотронуться до неё. Правда, омерзение от собственного внешнего вида больше всех доставало именно её.

Ей приходилось мыть полы в больших залах дворца, чистить огромные котлы и сковородки, сбивая пальцы в кровь, изо дня в день, с утра до вечера. Она мужественно терпела пренебрежение и унижение со стороны слуг, а знатные хозяева и вовсе относились к ней как к пустому месту. Изредка она всё же умудрялась вырваться на минутку проведать Джона в конюшнях. Он так же был совершенно измотан, провонялся навозом и страшно зарос.

— Ну, что, сестрёнка, один другого краше? Я знаю, меня теперь можно испугаться, от меня разит за километр. Да и ты на вид ещё то чучело, смех сквозь слёзы. Зато мы верно поддерживаем имидж рабов, — стараясь поддержать её бодрым голосом, Джон с силой бросил лопату в сторону.