Чёрный иней

Байда, вместе с Щербанем, уже спокойней, без суеты, бросили провалившемуся два конца верёвки, сначала обмотав их вокруг себя. Держась обеими руками и по очереди подтягиваясь то одной, то другой, Щербо пытался не перенагрузить ни одного из них. Он только что на личном опыте убедился в том, в чём они ещё не успели удостовериться, — малейшее давление на лёд проломит его, как бумагу, и тогда в воде окажутся уже трое. Но злые духи, носившиеся над фиордом, не унимались. Подмытый течением летний лёд не выдержал веса Щербаня, и тот с треском ушёл под воду. Щербо уже лежал на льду и видел только его голову. Тот также держался за нож, как минуту тому — Щербо. Теперь основная нагрузка была на Байде. «Только бы он не бултыхнул! Только бы лёд выдержал»! — мелькнуло в голове Щербо. Краем глаза он заметил, что вся группа лежит на льду и ползком продвигается вперёд. Молодцы, ребята! Вдвоём с Байдой они вытащили на лёд Щербаня. Когда тот уже занёс ногу, чтобы оттолкнуться подальше от полыньи, провалился Щербо. Они опять поменялись ролями. «Когда же это кончится, мать его!» Наконец, выбравшись на лёд и пытаясь занять как можно большую поверхность льда, Щербо с Щербанем доползли до небольшой старой льдины, находившейся чуть в стороне. Перевели дух. Щербо заметил, как силится разжать побелевшие кулаки Байда: он ни разу не отпустил верёвку. Как взялся, так и держал. До конца. Намертво.

Старшина передал флягу со спиртом.

— Ну и водичка... Как в Гаграх, — щёлкая зубами, пытался пошутить Щербань.

Наконец разбили лагерь на северном берегу. Стоянка была удобной — рядом ручьи талой воды и груды плавника для костра. Вот только времени у них было в обрез. Нашли более-менее просторную пещеру, расположились в ней и быстро развели костёр. Вскоре мокрая одежда уже сушилась у огня.

— А наш старлей — кремень! — задумчиво произнёс Сиротин, протягивая окоченевшие ладони к огню, — Батю и Григория держал — ни на шаг не сдвинулся.

— Таких мужиков во всей армии если с десяток наберётся, то с избытком. Это я тебе говорю, — подтвердил Назаров.

— Да, мужик он серьёзный, — охотно встрял в разговор Гвоздь, набивая табаком огромную трубку. — Тут к нему недавно докторша приезжала... из армейского госпиталя. Капитан медицинской службы, между прочим, — он с наслаждением запыхкал, окутываясь дымом. — Ну, баба, скажу я вам... — он сладко зажмурился. — Налитая, как... трехсотпятимиллиметровый снаряд. Идёт — каждая жилочка играет. Но при всём при том не профура какая-то, а... солидная. Короче, козырная баба!

Назаров толкнул Сиротина и скорчил гримасу, которая должна была означать: тоже мне, специалист!

— Нашему брату, остервеневшие на фронтах, сами знаете, много не надо — юбка вильнула, он и распустил сопли. А Николай — ни за что! И неженатый, ничем не связанный! Опять-таки, не он к ней, а она к нему — факт показательный, — он помолчал, смачно затягиваясь. — Они и в сопки гулять ходили, но так и вернулись за метр друг от друга. А уж как она на него смотрела! Да с тем и поехала. Видать, не запала в сердце эта дама нашему старшому, несмотря на свой скаженный шарм. — Гвоздь досадливо крякнул, словно подытоживая рассказ.

— А он, считай, капитан уже. Батя представление на него уже давно отослал, сам видел, — сказал Назаров.

9

«Сегодня настроение паршивое. Какие-то предчувствия... Это не удивительно — после двух зимовок эта экспедиция никоим образом не способствует стабилизации психических реакций. Сенсорный голод, активизация процессов воображения, неустойчивая психическая деятельность. И, очевидно, типичное для полярника открытие — ценность воспоминаний, которые в нашей, лишенной событий и впечатлений жизни, имеют немалую силу воздействия, почти, как галлюцинации. Компенсаторные реакции, — так говорят психологи. Мой синоптик капрал Клок формулирует это иначе: у солдата всего должно быть вдоволь — жратвы, шнапса, девок, сна и стрельбы. Пока что здесь вдоволь только сна. А от последнего — убереги нас, Всевышний!»