Чёрный ход

Воображаемый друг, будь он проклят, ничем не отличается от Бенджамена Пирса, если не считать общей размытости очертаний. Выскочив из тела, бьющегося в агонии, он сломя голову бросается к дверям. Вряд ли тахтон нуждается в дверном проёме, чтобы выйти из кабинета, но годы, проведённые в водолазном костюме, приучили его к некоторым ограничениям, налагаемым враждебной средой. Сейчас он слепо копирует свои действия, будто по-прежнему состоит из плоти и крови, нет, одет в кровь и плоть.

Это и губит беглеца.

Несчастный случай Рут всаживает ему в затылок. Вопреки ожиданиям, голова тахтона не разлетается вдребезги, а вспучивается дюжиной рыхлых горбов. Кажется, что в тахтоньем мозгу завелись кроты — всем семейством они лезут наружу. Горбы лопаются, но кротов не видать, напротив, в дыры со свистом врывается воздух, закручивается воронками, всасывается внутрь.

Всё это Рут вспомнит потом. Сейчас она просто стреляет.

Две чёрных полосы в спину, одну за другой. Три несчастья в поясницу: пару больших, одно малое. Торопясь, Рут перезаряжает шансер: курок на полувзвод, открыть дверку барабана… Каждое действие — благодарность дяде Тому, вбившему свою науку в мисс Шиммер, как плотник вбивает гвоздь в доску: по самую шляпку.

…барабан полон. Рут поднимает револьвер.

В дальнейшей стрельбе нет нужды. Восковые пули испарились в полёте, отдав тахтону всю энергию маленьких злых чудес. Хватило бы и меньшего числа выстрелов — человеку так точно! — но Рут боялась рисковать, паля, как по бизону. Перед ней — не человек и не тахтон, похожий на человека. Перед ней овсяная каша на большом огне. Каша яростно кипит, булькает, пригорает со всех сторон. Островки плотной корки чернеют, обугливаются. Пар превращается в дым, тонкие, похожие на дождевых червей струйки тянутся к потолку, стенам, мебели, всасываются в ткань обоев, белёную штукатурку, лакированное дерево, не оставляя следов.

Рут старается не дышать. Боится, что это попадёт в неё. Джошуа Редман говорил, без разрешения тахтон не в силах войти в человека; здравый смысл подсказывает, что гибнущий, уничтожаемый враждебной средой тахтон безопасен вдвойне — и всё равно мисс Шиммер ничего не может с собой поделать.

Нагревать тело Пирса она прекратила при первом же выстреле. Но понять это ещё не успела.

Всё, дышим. Иначе задохнёмся.

— Ты оставил тело из страха смерти?

Овсяная каша не отвечает, да это и неважно.

— А может, свои слышат тебя, только когда ты снаружи? Твоя семья, близкие? Кого ты там спасал? Водолаз тоже ничего не может сказать матросам на борту корабля. Он может лишь дёргать за трос. Ты выскочил из Пирса, чтобы предупредить их? Вызволить из западни?! Даже если это не так, мне легче так думать.

Каша не отвечает. Каша сгорела, исчезла, расточилась.

— Каждый спасает своих, мистер тахтон. Мы носим разные имена, наша труха пылает в разных чашках весов. Но закон один для всех: каждый спасает своих. Сперва своих, потом уже себя. Мой отец не только убивал «мешком искр», он ещё и спас мою мать от болезни. Изгнал заразу из её тела, как я сейчас изгнала тебя…

Хорошо, что мэр не проснулся от пальбы. Даже если проснулся и упал от страха в обморок — всё равно хорошо. Интересно, что подумают на улице, площади, в конторе шерифа, услышав канонаду в кабинете Фредерика Киркпатрика?

— Проклятье!

Шансер сам прыгает в руку Рут, когда она видит второго тахтона.

Его появление сопровождается таким грохотом внизу, у запертого изнутри входа в мэрию, что кажется — орёл по-прежнему орёл, решка всё ещё решка, большая неудача пожирает Элмер-Крик и все тахтоны ада явились сюда, желая сквитаться с мисс Шиммер. Вскоре, приглушённый стенами здания, гремит выстрел, другой, третий, но пальба на площади не способна в данный момент привлечь внимание Рут.

Она рада, что успела перезарядить «Молнию». Так рада, что не передать словами.

Глава двадцать пятая

Вопрос жизни и смерти. — Уголёк в ботинке. — Мазурка ля минор. — Выбор Саймона Купера. — Тени на крыше.

1 Джошуа Редман по прозвищу Малыш

Пирс. Где мистер Пирс?!

Джош в растерянности оглядывается. Пирса в лавке нет. Исчез не только он: куда-то подевались и китаец, и проповедник. Один хозяин лавки, старик Абрахам, в упор смотрит на Джошуа Редмана.

Не на Джошуа Редмана, сэр. Сквозь него, в окно.

В оконном стекле горят небеса. Нет, какие это небеса! — всего лишь филиал банка Нортфилда. Кто-то воспользовался моментом и скрылся с денежками. Пламя освещает всю площадь: контору шерифа, мэрию, салун, дом голландца Ван дер Линдена, опрокинутую тележку, изрешечённую пулями. Слышны редкие выстрелы. Джош различает несколько тёмных фигур, затаившихся в укрытиях. В багровых бликах пожара детали смазываются, фигуры кажутся угловатыми, нечеловеческими, словно нерадивый плотник вырубил их из дерева.

Джош моргает.

Тахтоны? Нет, люди.

Просто люди. Просто пожар. Бывало и хуже.