Чёрный листок над пепельницей

— Согласен — это, действительно, самое важное… — Гео сделал небольшую паузу, виновато улыбнулся, как бы прося прошения за свой обман, и, когда почувствовал, что она поняла его. поняла, что и эта страшная тайна для него совсем не тайна, продолжал с лёгким апломбом: — Я могу даже сказать, когда вы об этом узнали. Очевидно, вскоре после вынесения приговора и отправки матери в сливенскую тюрьму… Извините, Эмилия, что я по-прежнему называю Кристину так, думаю, что и вы ещё не привыкли называть её иначе. Я понимаю — вам нанесли страшный удар, страшнее быть не может! Не знаю, какой негодяй или негодяйка выболтали вам эту тайну; И по чьему приказу. Потому что нужно быть наивным балбесом, чтобы предположить тут отсутствие злого умысла… Сейчас это уже не имеет особого значения, но меня просто сжигает любопытство: кто же выболтал вам эту тайну? Знал бы я, просто избил бы собственноручно!

— Никто, — тихо ответила Эмилия. — Сама узнала.

И снова тишина, на этот раз без притворства. Гео смотрел на девушку с изумлением и досадой: не хочет выдавать кого-то, чёрт знает какие у неё соображения, ну, а если вдруг она говорит правду?…

— Как это — сама? Не понимаю.

— А так. Я давно знаю это. С четырнадцати лет.

Тишина сгустилась и взорвалась десятками вопросов — пока без ответа. Не может быть! Вы только поглядите, какое присутствие духа! Ни разу не выдать себя… Ага, понятно, ей, видно, очень хочется показаться более сложной и необыкновенной, чем она есть на самом деле.

— Нет, не может быть, — пробормотал он больше самому себе, чем упрямой собеседнице.

— Может! Это факт.

Эмилия смотрела перед собой — лицо суровое, брови сдвинуты, в глазах тихая мука, ну совсем как тогда, в машине по пути в Пловдив. Нет, не совсем так, есть разница, и весьма существенная. Сейчас время неумолимо двигалось вперёд, а девушка с трудом и напряжением совершала обратный путь — в глубину прошедших лет. На её бледном, вдруг постаревшем лице читалось страстное стремление понять и решить, права она была или не права, поступив так, как поступила. Гео ждал молча, хотя ему так хотелось подтолкнуть её, спровоцировать на откровенность, пусть это будет даже запрещённый приём: «Эмилия, вы дурачите меня! Я этого не заслужил».

Он ничего не сказал, его вовремя остановил воображаемый палец учителя-майора: осторожно! Банальные номера здесь не пройдут! Момент сверхделикатный, малейшая фальшь может только оттолкнуть её, она замкнётся, и тогда из неё клещами слова не вытянешь.

— Мы тогда только-только купили магнитофон… — задумчиво проговорила наконец девушка. Гео почувствовал, что она хочет снова «прокрутить ленту» — больше для себя, чем для него.

— У меня был день рождения. Хороший маг, марки «Филлипс». Я так радовалась, с утра до вечера слушала музыку, говорила и пела в микрофон, таскала его из комнаты в комнату, ложилась и вставала с мыслью о нём. Потом решила записать и их голоса, их ссоры — может, хоть постыдятся, когда я вдруг объявлю: «Уважаемые радиослушатели, передаём подлинную запись нетипичной семейной беседы»… Я думала, они сразу поймут, что это насмешка, потому что как раз такие «беседы» для нашего семейства были абсолютно типичны: Кристина нападала, Дишо мямлил и пытался обороняться. Когда я была дома, они говорили тихо, но я всё равно затыкала уши, чтобы совсем не слышать их. Все ссоры сводились к бесконечным изменам Дишо, доказанным и не доказанным. Кристина плакала и показывала ему пятна от помады на его рубашках, телефоны знакомых женщин, зашифрованные у него в книжке, перечисляла, сколько раз, с кем и до которого часа он бывал на банкетах по разным поводам — без неё, конечно. Мне было её ужасно жаль, но я не могла понять, как она может так унижаться…