Чёрный огонь Венисаны

Слепыми! Серыми! Стоит Агате оказаться внутри, в длинном, узком зале суда, у нее дух захватывает от мягкого, прекрасного сине-голубого света, льющегося из этих окон: тончайшие пластины торсонита, заменяющие здесь стекло, дают этот свет, и весь зал словно парит в небесной вышине. Но прекраснее всего – так на первый взгляд кажется Агате – сверкающие тысячами синих, голубых, серых искр стены зала; чтобы Агата очнулась, брату Ги приходится твердо взять ее за плечо и подтолкнуть вперед, туда, где виднеется вдалеке возвышение с жестким деревянным креслом. Шагая по проходу среди скамей, забитых зеваками, между двух рядов огромных и суровых черных братьев с алебардами и арбалетами, Агата вертит головой: в стены как будто вделаны маленькие кусочки торсонита, но нет, нет, все это – сотни и сотни статуэток святого Торсона, каждая – в крошечной нише, и там, где падающие из окон лучи или черное пламя висящих по стенам факелов нагревают их, глаза у них сияюще-синие, а там, куда ложится тень, – серые и холодные, и от этой красоты у Агаты захватывает дух. Нет-нет, ей некогда рассматривать какие-то статуэтки, ей надо понять, что имел в виду ресто слепого Лорио. «Двери там нет, но она может быть, – сказал он, и добавил: – Так говорят». И вот теперь Агата…

– …Агата!

Вздрогнув, Агата понимает, что брат Ги во второй раз требовательно называет ее по имени. Перед ней то самое кресло, и вблизи оно выглядит еще угрюмей, чем издалека: подлокотники отполированы тысячами рук, спинка высоченная и прямая, а на самом верху спинки – табличка с надписью «Уста, говорящие ложь, да замкнутся навеки». Страх наваливается на Агату, как тяжеленный рюкзак с Дарами святой Агаты, и ей вдруг становится очень холодно. Обхватив себя руками и мелко дрожа, Агата опускается на твердое деревянное сиденье, явно рассчитанное на взрослого человека, – ее ноги едва достают до пола. Почти на уровне ее глаз располагается высокий круглый помост с резным ограждением, и в центре этого ограждения она видит две маленькие статуэтки: одну, разноглазую, – святого Лето, а другую, тоненькую, хрупкую, с глазами, как мед, и с красным пятном на груди, – святопризванной дюкки Марианны. «Я сейчас сойду с ума», – думает Агата и изо всех сил зажмуривается.

Зал стихает, кто-то жалостливо говорит:

– Такая малышка! – и тут брат Ги громким, глубоким голосом объявляет:

– Склонимся перед Правдой и честными воплощениями ее – священно-избранным, праведным, неподкупным и непреклонным Старшим судьей нашим, братом Лето, и священноизбранной, праведной, неподкупной и милосердной заступницей нашей, сестрой Марианной. Да свершится верное, и да узрит святой Торсон наши честные дела!

В гробовом молчании все присутствующие в зале сгибаются пополам, упираясь лбом в колени; помешкав, то же делает и Агата, стараясь при этом скосить глаза так, чтобы видеть, как на круглый помост поднимаются два человека в черных платьях и черных шарфах – высокая женщина с длинными светлыми волосами и темноволосый кудрявый мужчина среднего роста. От неожиданности Агата выпрямляется и даже привстает с кресла: она помнит это лицо, помнит эту добрую улыбку с маленькой щелью между передними зубами, помнит эти темные ласковые глаза…

– Брат Иг! – восклицает Агата.

– Здравствуй, Агата, – с усмешкой говорит Старший судья Лето.

Агата молчит, пытаясь оправиться от ужасного чувства предательства, а потом говорит, сощурившись:

– Так вот почему вас окружают ресто.

Старший судья указывает пальцем куда-то вверх, Агата провожает его палец взглядом – и вздрагивает: под сводами зала висят, карабкаются друг на друга, перелетают с места на место маленькие зеленые тени, и сверкают изумрудными огоньками их несчастные жадные глаза. Старший судья улыбается.

– Сомкнем наши уста в молитве, – говорит он, обращаясь ко всем присутствующим в зале, и опускает голову.

Документ двенадцатый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Ро, дневным чтецом ордена святого Торсона, в угоду Старшему судье. Да узрит святой Торсон наши честные дела.