Чёрный соболь

Евгений Федорович Богданов Черный соболь

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ

Первому зверек, а последнему следок.

Поговорка

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Прошлой осенью во время листопада, вернувшись с промысла от Сосновского острова, холмогорский вольный крестьянин – промышленник, рыбак и зверобой Аверьян Бармин заложил на плотбище малый коч для Мангазейского ходу.

Давно вынашивал Аверьян мечту побывать на далекой реке Таз, куда хаживали холмогорские, пинежские да мезенские мужики промышлять соболя. Промысел был довольно прибылен: англичане да голландцы, приходившие в Холмогоры на торг, за хорошую шкурку этого зверя давали товаров на немалую по тем временам сумму – до пяти рублей. Пинежанин Иона Патракеев, промышлявший соболя на Тазу-реке, выручил денег на покупку избы и двух лошадей.

Но не только соображения выгоды влекли Аверьяна в неблизкое и опасное путешествие. Ему хотелось проторить для себя новый путь в море и на суше, своими глазами увидеть, как живут в тех далеких местах русские охотники да самоеды, померяться силой с трудностями, проверить, не стар ли стал, не угасла ли в нем тяга к неизведанному.

Когда этот достойный помор родился, поп, окуная его в купель, недаром дал имя Аверьян, означавшее упрямку, неуступчивость. Упрямство, казалось, с тех пор вселилось в этого человека и помогало ему в трудной, полной лишений поморской жизни. Оно удачно сочеталось с предприимчивостью, смелостью, находчивостью. И еще с расчетом: на дело невыгодное, неприбыльное Аверьян Бармин ни за что не пойдет.

Женился Аверьян на такой же, как и он, смекалистой, твердой характером дочери матигорского крестьянина Василисе Гуляевой. Молодая, здоровая и крепкая женка уверенно оттеснила от хозяйства стареющую мать Аверьяна, живущую во вдовстве десятый год, взяла бразды правления в доме в свои руки и родила Аверьяну четырех сыновей – Афоньку, Петруху, Василия и Гурия, теперь уже выросших, возмужавших. Афонька отделился от отца, женился и зажил самостоятельным хозяйством. Петруха, Василий и Гурий пока еще находились под отцовской кровлей. Но бездельничать и повесничать им Аверьян не позволял. Все помогали отцу и в поле, и в море – на промыслах.

Коч подрядились строить корабелы с Вавчуги. Небольшая артель дружно взялась за дело и до наступления зимы сшила корпус судна. Оставалось оснастить его, приделать по бокам два дополнительных киля для остойчивости на волне и для облегчения продвижения на волоках, когда судно перекатывают на катках с помощью ворота по земле из реки в реку, из одного озера в другое. Надо было еще положить на борта и ледовый пояс – «кoцу» для предохранения корпуса ото льдов, которых в Белом море великое множество. Случалось, иной раз в начале лета непрерывно дул сиверик, и тогда льды плотно стояли по всему берегу от Мезенской губы до Югорского Шара и дальше

– в Карском море. Отправляясь в дальние плавания, поморы вынуждены были выжидать южный ветер, который оттеснял льды от берегов, освобождая проход.

На зиму Аверьян поставил коч в тесовый сарай и продолжал отделывать судно; плотно пригонял к бортам дубовые пластины коца, выстругал мачту для паруса, устроил гнездо для нее.

Судно было почти готово, и Аверьян с нетерпением ждал весны. Зная о предстоящем плавании в сибирские земли, каждый из сыновей тайком от братьев упрашивал отца взять его с собой. Отец пока отмалчивался.

Но пришло время, когда Аверьян стал решать, кому из сыновей идти в поход. Однажды апрельским талым днем, когда с крыши уже начинало покапывать, а снег на улице стал мягким и вязким, отец позвал к себе сыновей.

Аверьян сидел за столом на лавке. Скуластый, с холодными серыми глазами и низко нависшими над ними густейшими рыжеватыми бровями, он многозначительно глянул на сыновей, вставших перед ним, потом положил обе ручищи, сжатые в кулаки, на столешницу, поелозил бородой по широкой груди и промолвил:

– Будем решать, кому идти со мной в Мангазейский ход. Афонька – отрезанный ломоть. Торговлей занялся. Промысел – не его дело. Начнем с Петрухи. Что скажешь, Петруха?

Девятнадцатилетний Петруха, стройный, сероглазый, самоуверенно сказал:

– Тут и решать нечего, батя. Я самый старший после Афоньки. Мне идти.

– Ну, а ты, Васютка?

Средний сын Васютка, приземистый, коренастый – в деда, верткий и шустроглазый, отозвался бойко:

– Ежели возьмешь, батя, – в ноги поклонюсь. Во всем тебе помогать буду. Не прогадаешь.

– Так. Добро. Ну, а ты, Гурка?