Чёртов плод

Он повертел браслеты в пальцах. Гладенькие, блестящие, даже словно бы какие-то тёплые. Почему-то вдруг очень захотелось нацепить их одновременно сразу на обе руки. Как там было у этих… египетских фараонов. А неплохо было бы, кстати, сочинить песню про какого-нибудь такого египетского фараона. Например, как в той санкт-петербургской легенде… Что-нибудь про душу, которую после смерти заточили в каменных сфинксов… а потом люди, которые смотрели сфинксам в глаза на рассвете, начинали бы сходить с ума…

Когда «Псы полуночи» выступали в Петербурге, Флинн очень любил приходить на берег Невы и рассматривать этих двух сфинксов. Что-то там чувствовалось такое, в этом месте… до мурашек странное и одновременно с тем жутко вдохновляющее.

Решено, так он и сделает, вот прямо завтра же в самолёте. Напишет про фараонов… тьфу, чёрт, в смысле, про сфинксов. Ещё с какой-нибудь никому толком не понятной, этакой бессмысленной, но очень глубокомысленной фразой в припеве… например… э-э… «но он любил гораздо реже, чем умирал бы, не солгав»… вот, вообще отлично!

«Главное, не забыть это предложение, когда протрезвею», – строго сказал себе Флинн, поправил насквозь мокрую от пота чёрную бандану, повязанную на лоб, и, подхватив со столика браслеты, нетвёрдым шагом двинулся обратно на сцену.

* * *

– Никогда бы не подумала, что на подобных мероприятиях можно так легко строчить сообщения в чат, стоя в первом ряду, – усмехнулась Диана. – Или это просто все эти рокеры сделались спокойнее со времён моей молодости?

– А мы тут вообще все очень дисциплинированные, – Верена зажала в потной ладони прозрачную пластинку телефона, перелистывая сделанные десять минут назад фотографии. – Вот в Мексике или в России, говорят, на концертах всё гораздо более жёстко…

Вот эта, где Флинн стоит около самой рампы на четвереньках с гитарой на шее, вроде бы получилась ничего. Белое лицо, розовые линзы, кривая, как у горгульи, улыбка на словно бы окровавленных губах…

Опции, отправить фото: пользователь «Суперволк». Файл отправлен.

«Круто, ага. Когда я был на их концерте здесь в Нью-Йорке, он ещё гримировался под сатира…»

«Испугался бы такого ночью в тёмном переулке?»

«Вряд ли. Я и пострашнее видел».

Стикер. Фея Динь-Динь, задумчиво закатывающая глаза. «У тебя, похоже, очень увлекательная жизнь».

«Ты даже не представляешь себе, насколько». Стикер. Монстроподобная летучая мышь, сидящая на оскаленной оранжевой тыкве.

«И тебе тоже счастливого Хэллоуина. Жаль, что тебя тут нет, мистер „я-видел-и-пострашнее“. Всё, я ушла наслаждаться прекрасным…»

В тот же момент в полумраке ярко вспыхнули огни рампы, и Верена поспешно засунула телефон обратно в сумку.

Сцена перед ней заполнилась полупрозрачными извивающимися голограммами, напоминающими тощих карликов в похожей то ли на спортивную, то ли на военную форме. Лица карликов закрывали уродливые средневековые маски с длинными птичьими клювами. Зал тут же наполнило угрожающее, делающееся всё громче и громче низкое тяжёлое гудение, перемежаемое тонкими трелями невидимой флейты, и эфемерные фигурки закружились в странном изломанном танце, то и дело наскакивая друг на друга; в публике раздались оглушительный свист и одобрительные возгласы.

– Смотри, Диана, они опять выходят, – Верена вытерла пот со лба тыльной стороной ладони. – Я же говорила тебе, что это ещё не конец…

Свет снова померк, и секундой позже ослепительно яркий луч прожектора осветил одетую в тёмный, подпоясанный волосяной верёвкой монашеский балахон скрипачку. Солист с вымазанным чёрно-белым гримом лицом и закрытыми глазами стоял перед скрипачкой на коленях в клубах горьковато пахнущего искусственного тумана, который струился из многочисленных дым-машин под потолком, и Верена, мгновенно оценив эту мизансцену взглядом художника, невольно залюбовалась, глядя на них обоих: восхитительные маски, рабы своих ролей, перевоплотившиеся в существ из другого мира, из страшной сказки, из детского кошмара…

Меланхоличный голос скрипки, словно серебряными гирляндами, украсила череда переливающихся во мраке электронных аккордов, и в душном воздухе зала над головами людей поплыл ровный и проникновенный женский голос:

     Картонные маски изгрызли крысята
и в трещинах стены в театре проклятом…
Не видеть, не видеть, не видеть, но жить –
вот мой сладкий бред… что ещё говорить?..

«Как же это всё-таки странно, – мельком подумала Верена. – Я столько раз слышала эту песню на финском, и только теперь могу вдруг понимать её слова…»