Чёртово колесо

«Я его ненавижу!» — вдруг думает она, глядя на плаксивое выражения лица Виктора. — «И кажется, ненавижу очень давно».

— А какие гарантии дает ваша фирма, доктор? — тихо спрашивает Каролайн.

«Дура! Беспросветная дура. И это дурацкое КРАСНОЕ платье…» — думает Виктор. — «Ну ничего, скоро это кончится.»

Макс улыбается, но от этой улыбки Виктору становится не по себе.

— Ни единой претензии к нам до сих пор от клиентов не поступало. Но в крайнем тяжелом и запущенном случае процедуру можно повторить. Прошу! Макс указывает на странную пару кресел повернутых спинками друг к другу.

Каролайн и Виктор садятся.

— А?.. — успевает сказать Виктор, но яркая вспышка сбивает его с мысли.

— Операция окончена, — громко объявляет Макс, с холодной профессиональной заинтересованностью изучая клиентов.

— Спасибо, — говорит Виктор и встает из кресла. Рядом стоит незнакомая молодая женщина.

«Жаль, что не в моем вкусе, а то можно было и…»

«Симпатичный, но какой-то… слащавый. Наверняка бабник. Где-то я его уже видела?.. Нет, показалось», — Каролайн улыбается толстому Максу. — Я могу идти, доктор?

— Да, конечно. Вы свободны. Теперь вы окончательно свободны.

Макс провожает клиентов к выходу и некоторое время смотрит, как два человека идут по улице, затем на перекрестке один поворачивает налево, а второй — направо.

Макс возвращается к столу и делает пометки в историях болезни: на одной, в большой КРАСНЫЙ квадрат он вписывает цифру ТРИ, а на второй…

— Ставки сделаны, господа! — голос Харди торжественен, как у профессионального распорядителя похорон.

«Сейчас выпадет тройка», — думает Дитрих, стараясь не замечать косого взгляда Эриха.

— Ставки сделаны, — повторяет Харди и бросает шарик.

ШАРИК: «Что есть жизнь? Какой глобальный вопрос. Жаль, что подумать над ним абсолютно нет времени. Вперед! Жизнь это движение!!! Раздумья остановка. Остановка это… Раз! Два! ТРИ!»

— ТРИ! — возвещает Харди.

«Я так и знал», — испуганно думает Дитрих.

«Три — НЕЧЕТНОЕ!» — Эрих зло улыбается и в упор смотрит на Лиз.

ТРИ, НЕЧЕТНОЕ

«Раз, два, три! Раз, два, три! Раз, два, три! Три точки, три тире, три точки. Раз — два — три! Раз — два — три — ритм вальса. Господи, это безумие, о чем я думаю?! Зачем я думаю? «Говорят вы, модный писатель?» Кто говорит? Просто у меня больная душа, я — душевнобольной. Попытки выплеснуть больную душу на лист бумаги, это и есть то, чем я собственно занимаюсь. А что есть я? Как соотнести мир во мне и мир вокруг меня? И откуда такая самоуверенность? Почему я не думаю, что это скорей все-таки я вокруг мира, а верней в нем. Или внутри того, что внутри меня. Самозамкнутая рекурсия вложенных миров. Кому может быть интересна самозамкнутая рекурсия? Разве что отдельным эстетизирующим индивидам, но перед этим обязательно необходимо пришпилить образец булавкой к стенду, как экзотическую мерзкую букашку в музее, и чтобы обязательно была табличка: мол, ареал распространения такой-то, ценности с точки зрения экономики не представляет. А также обязательно указать возможность разведения в неволе, чрезвычайно, кстати, животрепещущий вопрос: размножается ли в неволе? И какое дает потомство? Или вот еще…» — Дитрих тяжело разбегается и, расправив огромные черные крылья, взмывает в отстраненно холодное ночное небо. Левое крыло, как всегда подворачивается, и Дитрих падает грудью на грязный заплеванный асфальт. Не так больно, как обидно…

— Ну что, падший ангел? Небось опять нализался? — сочувственно спрашивает голос за спиной. — Крылышки-то совсем не держат…

— Вы бог? — спрашивает Дитрих, явственно чувствуя под щекой остывший к ночи асфальт.

— Какой к дьяволу бог, — раздраженно «фыркает» голос. — Скорей ассенизатор.

— Я, кажется, тоже, — слабо улыбается Дитрих и безуспешно пробует подняться.

— Это ты? — теперь голос не бесплотен, теперь Дитрих видит кому он принадлежит. — Эрих?!

— Вот уж кого я хотел видеть меньше всего, — цедит Эрих сквозь зубы. — Но раз уж мы встретились…

Эрих коротко, без размаха, но вкладывая в удар всю ненависть, бьет Дитриха по лицу.

Неуклюже подпрыгнув, Дитрих начинает падать, но в последний момент, чиркнув крыльями по асфальту, он взмывает в черное ничто, манящее своей вечной недосказанностью. Теперь крылья «держат» хорошо.

«Неужели, для того чтобы взлететь, я обязательно должен был получить по морде?» — думает Дитрих, медленно поднимаясь над ночным городом, замершим во тьме, словно свернувшаяся в клубок, пригревшаяся змея.

Эрих смотрит вслед медленно отдаляющемуся Дитриху. Эрих знает, что смог бы легко его настичь, но огромные сильные крылья остаются сложенными за спиной, как горб — тяжелыми и бесполезными.

«Может я бог?» — с сомнением думает Эрих. — «Тогда какое я имею право… Ну, крылья, ну и что? И крылья и горб — это только внешние атрибуты, а суть гораздо сложней, неожиданно банальней и бесконечно противоречивей. Суть — это и есть само противоречие, абсолютно нестабильное, но, тем ни менее невероятно существующее, как ангел наделенный семью смертными грехами. Грехов — СЕМЬ, а ангел так одинок…