Чёт и нечёт

Ли вдоволь побродил в каменном лесу проходов и переходов «Дома на набережной», посмотрел на знакомый балкон девятого этажа, вышел к реке и, чтобы сразу оказаться на «кремлевской стороне» Большого Каменного моста, прошел под ним по набережной и по каменной лестнице поднялся на его пролет. И тут он с удивлением увидел, что в этом обычно не очень многолюдном месте и далее, как в сторону Кремля, так и к Замоскворечью, на тротуарах стал собираться довольно странный народ. Вскоре прямо на глазах у Ли деловитые молодые люди превратили эту человеческую стихию в цепочку, вытянувшуюся вдоль проезжей части.

— Вы откуда? — спросил у Ли один из организаторов.

— Я сам по себе, — ответил Ли.

— Тогда станьте вон в ту нишу и не мешайте, или уходите с моста!

Ли, наконец, понял, что перед ним во всех своих реалиях разворачивается одно из действ, по отношению к которым «свободная советская печать» неизменно использовала одну и ту же формулу: «Тысячи москвичей вышли на улицы, чтобы встретить высокого гостя», или «дорогого гостя», или «большого друга нашей страны», и проч., и проч.

Ли с большим интересом стал следить за всей этой процедурой. Наконец, со стороны Замоскворечья послышались какие-то идиотские крики. Это «энтузиасты», расставленные вдоль «приветственной цепочки», начали, по мере приближения кавалькады, выкрикивать заданные им «партией и правительством» лозунги от имени «широких масс».

— Отставить разговорчики! — послышалась команда где-то совсем рядом с Ли, и женщины из цепочки сразу же перестали обсуждать, где и что «было» и что и кому удалось «достать»…

Кавалькада выехала на мост. «Высокий гость» приветственно улыбался «народу» за стеклом машины, и Ли показалось, что количество блестящих из-под усов зубов у него значительно превышает положенное нормальному человеку.

Точно против Ли «гость» на минуту отвлекся от перемигивания с «народом» и посмотрел вперед, и в памяти Ли навечно отпечатался его чеканный профиль и ухо, светлым полуостровом вдававшееся в черный плюш прически. Два внезапных острых впечатления ворвались в мир Ли: в промелькнувшем перед ним облике он уловил нечто зловещее, а рассмотренное им во всех деталях ухо показалось до боли знакомым.

Вернувшись в гостиницу, Ли взял листок бумаги и попытался изобразить профиль «высокого гостя». Получилось похоже, но ничего зловещего в этом портрете не было. Просто какой-то «восточный человек». Тут же Ли тщательно воссоздал рисунок уха и опять почувствовал что-то очень и очень знакомое. Еще раз посмотрев на свою работу, Ли сложил листок пополам и положил в купленную им утром тут же в Столешникове, в букинистическом магазине книгу. Это были «Мысли мудрых людей на каждый день» Льва Толстого. Когда он клал эту книгу назад на тумбочку возле кровати, из нее выпал пожелтевший, ранее им не замеченный листок. На нем черными чернилами каллиграфическим почерком было написано: «Каждого тирана ждет свой день расплаты. Арабская мудрость». Ли сложил оба листка вместе и снова спрятал их в книгу. А когда Ли вернулся в Харьков, он получил от Ю пакет с фотографиями. Там был и «тройной портрет» Ли, Ю и Я, на котором три студенческие физиономии располагались друг за другом так, что каждый следующий профиль был выдвинут далее, чем предыдущий. Снимок пародировал известные профильные «связки» типа «Маркс—Энгельс—Ленин—Сталин», с которых в то время уже старательно удаляли последнего. Физиономия же Ли в «тройном портрете» была первой от зрителя, и его ухо запечатлелось во всех подробностях. И тут Ли понял, почему ему так знакомо ухо «высокого гостя» — ведь оно было точной копией его собственного уха! «В каких же долинах Леванта и сколько тысячелетий назад матерью-Природой были созданы эти близнецы-лабиринты?» — подумал Ли, и аккуратно поставил на мочку уха на своем московском рисунке маленькую точку-родинку — единственное замеченное им отличие рисунка от фотографии. Поставил машинально, для памяти, без всякой задней мысли.