Чётки

После трёх лет семейной жизни во мне родился психотерапевт. Сколько же книг я проштудировал! Sigmund, Michel lässt Sie grüssen[9]!

Я долго думал, почему так произошло. Читал книги, смотрел фильмы, собирал истории знакомых — коллекционировал семейные саги, как экспонаты, которые можно исследовать. И все они твердили об одном: в один прекрасный момент вы просто перестаёте любить друг друга.

Пиво переполняет меня до краёв. Я отливаю на автобан.

Вспоминаю, как в Узбекистане, я жил там с родителями до эмиграции, после сильного снегопада вместе со снегом сходил асфальт.

Мои знакомые русские эмигранты (на самом деле, все совки здесь считаются русскими) полагают, что европейцы не воруют и не гадят, ибо честность у них в крови. Русские аборигены для них наоборот — воры и распиздяи. Таков менталитет, говорят они.

Мне кажется, дело не в менталитете, а в государстве. По сути, сталинский коммунизм воплотился в Европе: здесь могут посадить за малейшее нарушение, о котором сообщит в полицию твой лучший друг.

Русские отвратительны не распиздяйством, не лежанием на печке и небрежностью в туалетах, к чему, по словам Чехова, располагает суровый климат, а тем, что готовы принять любую дурость Запада за высшую истину, готовы покорно исполнять её с собачьей преданностью, лишь бы услужить родненькой Европе.

Европейцы верят, что bad, bad Russians[10] агрессивны и вот-вот явят миру могучего медведя. Но это лишь миф, что если русского довести до крайности, то он покажет всем кузькину мать. Терпение русских безгранично и никакой кузькиной матери не будет.

Меня выташнивает. Как же я пьян! Впрочем, так даже лучше, ибо я не смог бы сделать то, что задумал, трезвым.

Я знал про её измены. Сначала догадывался, а после решил проверить. Не искушай — я искусил. Нашёл мачо и заплатил ему за то, чтобы он совратил мою жену. У него получилось. Он даже смог снять их секс на видео. Моя жена могла бы стать настоящей звездой жёсткого порно.

Это должно было стать точкой, но я простил, потому что сказано: «Ибо, если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный». Не то чтобы я был слишком религиозен, просто мной руководил страх. Я не боялся остаться без неё, но боялся остаться один, боялся ранить своим разводом чувства родственников.

После каждой ссоры меня трясло будто в лихорадке. Когда было особенно трудно, я страдал от гипертонии и тахикардии. Ничто не помогало успокоиться: ни кино, ни книга, ни алкоголь, ни работа. Мария могла дуться на меня сутками. Я же не выдерживал в ссоре больше десяти минут, потому что понимал — обида сделает только хуже. Наше примирение походило на беспрерывный поток моих извинений.

— Мария, есть только два пути, — она громче делает музыку, свою проклятую Мадонну, — быть или не быть вместе. Если всё так плохо, то давай расстанемся.

— Почему ты всегда говоришь про расставание?

— Значит, нам надо быть вместе. Смысл обижаться друг на друга и трепать нервы?

— Оh, nein, — шипит она, закрывая лицо подушкой…

Единственное, что меня спасало, это созерцание огненного пламени. В Германии нельзя просто так разжечь костёр, но я нашёл место, где ни полиция, ни соседи не смогли бы увидеть меня. Закупил дрова и выложил из камней мангал. Когда мы ругались, я приходил сюда и разводил костёр.

Глядя на пламя, я думал о том, что должен взглянуть на ситуацию её глазами.

«Михаэль, возьми себя в руки. Ты любишь её, а что может быть важнее любви? Да, иногда она перегибает палку, но разве в этом нет твоей вины? И, в конце концов, надо уметь прощать, надо уметь терпеть и смиряться».

В принципе, я говорил себе правильные вещи. Я мог бы претендовать на роль пусть никчёмного, но праведника, если бы не врал себе в собственных мотивах. Как говорится, язык Златоуста, да в голове пусто. Мне приходилось выдумывать всё новые и новые оправдания, ссылаясь то на Святое Писание, то на Фому Аквинского, то на Иоанна Дамаскина, но причиной всему был всеобъемлющий страх. Страх того, что отношения с Марией — общепринятая норма.

Если бы мне явился ангел или демон и заявил, что то, что происходит между мной и Марией, просто ошибка, неправильный сценарий, а на самом деле брак может быть сияющим венцом вечной любви, я сразу бы подал на развод. Но кто мог гарантировать мне, что с другой будет по-другому?

Заставив себя взглянуть на наш брак её глазами, я свыкся с ролью виноватого и решил, что одни разговоры не смогут спасти отношения. Я стал дарить ей подарки.

 «If the stores are all closed
With a word she can get what she came for.
And she’s buying a stairway to heaven[11]

».

Мой первый подарок, серёжки с брильянтами и сапфирами, обеспечил две недели спокойствия, улыбку Марии и почти страстный, как в первые месяцы знакомства, секс. Радость после второго подарка была короче. Постепенно Мария стала ограничиваться коротким «danke[12]» и чмоканьем в щёку.