Численник

Что было, то было.
Другой.
Половинка.
Две свечечки на сумасшедшем ветру.
Не пара была – загляденье, картинка.
От редкого счастья, казалось, умру.
Здорова ли, девочка… спрашивал утром.
Ты что-то бледна… головою качал.
Ты любишь… звонил чуть ли не поминутно.
Любимая… пылко шептал по ночам.
Не брак, а роман восьмилетний в законе,
и страсть беззаконная, словно напасть,
и розы, и грозы, и кони в загоне,
и пропасть, в которой хотели пропасть,
и в ней пропадали, и с плачем печали
взлетали внезапно в обитель небес…
Но эти качели мы так раскачали,
что, ангелов мимо, бес тайный пролез.
В охотку гонял, сладострастно и жестко,
навязывал свой образ мыслей и нрав.
Внутри нарастала колючая шерстка —
и начался счет, кто виновен, кто прав.
Мой мальчик! Навечно теперь mеа сulра —
латынь так подходит к навечной вине!
Гудела подземная магма и пульпа.
Оплачен твой счет.
Мой – оплачивать мне.
В любимом отца перепутав с ребенком,
тянулась подмышку к тебе, под крыло,
и одновременно, как в мальчике тонком,
без слов различала, куда повело.
Сломалось когда?..
Кто же ведает меты!
Пускай тот, кто знал, прочитает с листа:
кто знал и любил – будет версия эта,
а кто не любил – будет версия та.
Разлад.
Где бывали гармонии полной
часы и недели, с рукою в руке,
глазами в глаза, если отблески молний —
так только в объятьях, в любовном пике, —
там кончики нервов, согласье обрушив,
как головешки, обожжены,
там трупы живые, как мертвые души,
несчастного мужа и бледной жены.
Любимый, прекрасный, издерганный веком,
судьбою и мной как довеском к судьбе,
ты был в моих окнах единственным светом
и сам погасил его назло себе.

Проклятое время.
Несчастное время.
Счастливое время.
Отпущенный срок.
История, ногу засунувши в стремя,
скакала по нам, как безумный ездок.

На даче осенней, пустой и унылой,
влюбленный куда приезжал паладин
руки попросить у родителей милой,
он сделал, что сделал, оставшись один.
И смертная казнь обвалилась лавиной,
накрывши обоих, в обломках любви,
и что было домом, сошло домовиной:
этиловый спирт – в отворенной крови.

Кто знал и любил – будет версия эта,
а кто не любил – будет версия та.
От ветра в стекло билась старая ветка,
и кровью забрызганы пол и плита.

Пришли и сказали. Не плакала даже.
А стала как камень. И долго была.
Жить или не жить было равно неважно,
как дважды, как трижды, как тысячу два.
Расстаться с живым, а увидеться с мертвым —
такого нельзя пожелать и врагу.
Стояла, как перст, перед ямой разверстой
и знала, что быть все равно не смогу.

5