Число зверя

— Да, — задумчиво протянул Жора. — Короче говоря, все снова здорово?

— Так точно, Георгий Палыч, — согласился Андрей Васильевич. — Все опять по-прежнему — и война, и гибель наших ребят, и новые пленные, причем, похоже, очень надолго. Раз в Афганистане мира нет, то и в Таджикистане, да и во всей Средней Азии его не будет, а там — кто знает? — и Кавказ, может быть, на очереди. Будем опять кого-то поддерживать, нас другие станут за это бить, мы — их и так далее. Может, и прав Хекматияр насчет «урока»? Не знаю, но одно совершенно ясно — крови людской еще море прольется. Так что возвращается все на круги кровавые своя и конца-края этому не видать.

Геннадий Гацура ЧИСЛО ЗВЕРЯ или ТАЙНА КРЕМЛЕВСКОГО ПРИЗРАКА [1]

Москва. Июнь 1996 года

Мужчина перевернул распятие вниз головой, зажег в массивном напольном подсвечнике черную свечу, снял с себя всю одежду и бросил ее в пылающий камин. Оставшись нагишом, он начертил мелом возле камина круг, затем вписал в него квадрат, а в него еще один круг. Перед каждой стороной квадрата он нарисовал по пятиконечной звезде и несколько странных иероглифов. Закончив с этим, мужчина встал в медный таз и начал обливать себя из большой похожей на колбу бутыли зеленоватой, маслянистой жидкостью. Делал он это очень тщательно, стараясь не пропустить не одного участка тела, особенно энергично втирая ее ладонью в кожу в тех местах, где у него был наиболее густой волосяной покров. Закончив свою странную процедуру, мужчина снял с полки козлиную маску с огромными завивающимися рогами, одел ее и, вступив в центр начерченного мелом круга, рядом с раскрытой пастью камина, стал медленно поворачиваться, подставляя огню различные части своего тела.

По пустой, освещенной лишь свечой и пламенем камина зале, все стены которой были завешаны с пола до потолка черными портьерами, начал распространяться волнами дурманящий запах испаряющейся с кожи мужчины жидкости. Испарения были настолько сильны, что вызывали резь в глазах, и ему даже пришлось закрыть их, но он продолжал, находясь в каком‑то сомнамбулистическом состоянии, медленно перебирать ногами. Это было занятное зрелище, обнаженный человек, все одеяние которого состояло из маски с отвратительной козлиной мордой и закрученными рогами, кружащийся возле огня в каком‑то неведомом никому танце. Пляшущие языки пламени дополняли картину, отбрасывая на покрытое маслянистой жидкостью тело этого новоявленного сатира свои изломанные блики, отчего тот казался персонажем каких‑то забытых древних легенд или мифов.

Помещение все более и более затягивалось странным зеленоватым туманом, и из него все явственней проступали какие‑то бледные тени и образы. С каждым мгновением они становились все четче и четче. Как ужасны их лики. Кто они? Что им здесь надо? Зачем они заявились сюда? Может, они пришли к пляшущему возле огня человеку или по наши грешные души? Или это всего лишь загнанные глубоко — глубоко в недра подсознания и принявшие такие странные формы наши детские страхи, обиды и воспоминания? Кто нам скажет, кто ответит на эти вопросы, на которые, возможно, и нет ответа? Никому из смертных не дано проследить всю работу этого тонкого механизма, под названием человеческая психика. Как ничтожна грань между тем, что мы видим и тем, что существует лишь благодаря нашему воображению. Между вымыслом и правдой, реальностью и нашей фантазией, сумасшествием и гениальностью…

А между тем виденья все ближе и ближе обступают мужчину и мы уже лицезрим восседающего на троне самого Вельзевула^[2] и, кажется, слышим вылетающие из разверзнутых пастей десятков, сотен окружающих его страшилищ дикие вопли:

“Правь, правь сатана!”

Впрочем мужчина, в отличии от читателя и автора, далек в эти мгновения от всего того, что окружает его и рисует наше воображение. Он сам волен выбирать, что желает узреть. Не зря говорят, каждый видит лишь то, что хочет. И этим все сказано. Закроем вместе с ним глаза…

***

Малыш сковырнул ногтем прилипший к выскобленной до белизны столешнице желтый податливый кусочек и, размяв его между пальцами, спросил:

— Бабушка, а бабушка, а зачем тебе воск?

— Для вольтов^[3].

— А что это такое?

— Куколки эдакие. Вот, смотри, — бабушка сняла с полки небольшую вылепленную из воска фигурку в голубом платьице и проткнула ее спицей. — Ведаешь, что с тем, чьи волосы или ногти спрятаны в ней, творится?

— Не — а, — мальчик лет десяти отрицательно покрутил головой.

— Больно ей сейчас. Вот, так‑то, — с этими словами бабушка выдернула спицу и поставила восковую куклу в ряд с остальными наряженными в разноцветные одежды из лоскутков, вольтами.

Мальчик не сводил глаз с проколотой восковой фигурки. Она была вылеплена с таким тщанием и настолько правдоподобно, да и выражение у нее на лице было такое, что, кажется, она вот — вот заплачет. И, самое главное, фигурка и ее одежда очень кого‑то малышу напоминала. Он, наконец, оторвал взгляд от нее и показал пальцем на большую пыльную реторту с зеленой маслянистой жидкостью: