Числовой код бессмертия

Новое видение перебило его мысль. Снова мужчина, но не тот из темного длинного коридора, другой. Этот другой сидел за столом, погруженный в тяжелый сон: он видел себя в убогой хижине на берегу моря, Голос, звучащий в его голове, терзал сомнениями и мучил, и не давал приблизиться к той самой истине, от которой зависит вся его дальнейшая жизнь, от которой зависит все. Голос, звучащий в его голове, уводил на другую дорогу, где понимание истины означает лишь гибель. Голос, звучащий в его голове, звучал в голове его врага — враг сидел за столом, погруженный в тяжелый сон, перед ним лежали исписанные цифрами листки. Вот оно! Нужно только всмотреться… Да ведь это же!..

Море обрушилось на берег с ужасающим грохотом и спугнуло видение всех троих, но в самый последний момент глаза их все-таки встретились. В самый последний момент понимание истины…

— Остановись, Пифагор! — громовым рокотом моря прокричал Голос — и окончательно прогнал видение.

Александр Иванович открыл глаза, но понадобилось еще несколько минут, чтобы взгляд сфокусировался и действительность вернулась. Он медленно и тяжело поднялся, обвел равнодушным взглядом аудиторию: ему было все равно, заметил ли кто-нибудь его отключение. Ему было теперь все все равно. Ответы на свои вопросы он получил. Третье неизвестное — Пифагор, а он, Александр Иванович — видение Пифагора. Только видение, и потому он совершенно не властен ничего изменить, и потому погибнет он или спасется, не имеет никакого значения.

Видение, лишь видение. Такое же, как Дамианос. Такое же, как эта самая прекрасная на свете женщина. Такое же, как эти его ученики. Почему с самого начала он называл их своими учениками? Не курсантами, не посетителями курсов, а именно учениками? Да потому что это была пифагорова формулировка.

Как больно, как обидно быть всего лишь видением, пусть даже и видением Пифагора!

Медленно и тяжело ступая, он прошелся по аудитории, внимательно всматриваясь в лицо каждого ученика. Вернулся на место, грузно опустился на стул. Через две недели занятия на курсах закончатся, что с ним произойдет тогда?

— Да ничего особенного, — успокаивающе проговорил внутри него голос, не тот, из сна, а вполне обычный, человеческий, — наберешь новую группу.

Не наберет. Не понадобится ему больше никакая группа. И спасения тоже не будет. Он — сон Пифагора, всего только сон, пусть и сон перед самым важным решением.

Кое-как завершив урок, Александр Иванович отпустил группу. Но сам ушел не сразу, а еще долго сидел в ожидании неизвестно чего. Возможно, продолжения сна, а вернее, продолжения его продолжения — опровержения своих страшных выводов. Но сон не вернулся.

Было тихо, как-то неестественно тихо. Александр Иванович вдруг словно очнулся, повернулся к окну и, отразившись в нем, вздрогнул. Поспешным, нервным движением сунул в портфель тетрадь с планами уроков, оделся, выключил свет и вышел из аудитории. И попал в кромешную темноту коридора. Это было так неожиданно и жутко!

Ничего страшного, сказал он себе, просто охранник из бережливости выключил свет, решив, что все давно разошлись. Но вдруг увидел совершенно отчетливо себя со стороны: человек, идущий по темному бесконечному коридору… Да ведь это же еще один образ, вспышкой мелькнувший во сне Пифагора. Значит, и этот человек тоже он? Тогда ему казалось, что кто-то другой, но получается — он. Вот сейчас он откроет дверь и в серо-голубом свете увидит…

Надо поскорее выбираться отсюда и ни о чем не думать, ничего не представлять. Он побежал, но, потеряв ориентацию, налетел с размаху на стену. Упал и долго не мог подняться. Ему казалось, что отсюда никогда уже не выбраться, хотелось кричать, звать на помощь.

С большим трудом преодолев охватившую его панику, Александр Иванович заставил себя встать. Нащупал рукой стену, пошел, придерживаясь за нее, вперед. Ноги слушались плохо, в голове стоял звон, но он все-таки дошел до конца коридора. За поворотом была лестница, хоть и слабо, но освещенная. Он сбежал по ступенькам и наконец оказался в холле. У двери на стуле дремал охранник. Александр Иванович бросился к нему и довольно грубо потряс его за плечо, тот очень удивился, что-то быстро и неразборчиво стал говорить, очевидно, извиняясь.

— Дверь! — прикрикнул на него Александр Иванович. — Откройте немедленно! — И сам стал рвать дверь на себя в нетерпении.

На улице ему стало немного легче. Он жадно вдохнул холодный ночной, почти уже зимний воздух. Привычным маршрутом пошел к троллейбусной остановке, но вдруг новый страх накатил: он увидел, что улица абсолютно пуста.

Просто давно наступила ночь, попытался он себя успокоить, засиделся в аудитории, и вот… Просто давно наступила ночь, а утро несколько подзадержалось. Конец ноября, время тоски и депрессии. Потому и улица пуста. Редкие машины проносятся, на мгновенье разрезая темноту желтым светом, и опять все стихает.