Чистая кровь (СИ)

Помню, мне пришлось консультировать один крупный континентальный банк. Я выяснил вот что. У них в филиале, расположенном в одном из городов нашей страны, некая дама, недавно принятая на работу, - по естественному незнанию банковских правил - совершила сделку, которая опустила банк на 150 тысяч евро. Сумма, мягко говоря, немалая. Руководство банка, сидящее в Париже, постановило её уволить и подать на нее в суд.

И вдруг звонит из филиала его директор, наш, местный уроженец. И просит:

- Можно ли нам взять даму на поруки? Мы тут деньги собрали, полную сумму убытка.

Я спросил председателя правления: "Правильно ли я понимаю, что в этом филиале работают только и исключительно кровные родственники?"

- Разумеется, - ответил он.

У нас это нормально. Родню никто не обидит. Родного (родственного, хоть через восьмидесятое колено) человека обязательно устроят на хлебное место. Работать он будет добросовестно, но не в интересах компании, а в интересах рода, конечно же.

Я долго думал, можно ли это совместить - и не придумал, как. Дело с дамой, кстати, благополучно замяли, причём так, что в Париже долго удивлялись.

Но здесь, в Алунте, среди своих, среди родни и в условиях, когда сам я ни на кого вне семьи не работаю - мне было наплевать.

Поэтому я низко поклонился деду, а потом бросился к матери, упал перед нею и обнял её колени.

3

Мать улыбнулась (хоть я этого и не видел; понял только по интонации) и сказала:

- Хорошо, что ты приехал, Юрги!

Я поднял на нее глаза. Она и вправду была мне рада.

Тут откашлялся дед. Я повернулся к нему, вставая с колен.

- Ты растолстел, - сказал он с осуждением.

Ну да, я не следил за собой последние десять лет. У меня были другие заботы.

- И ты сутулишься, - сказал дед уже даже не с осуждением, а с отвращением.

В наших краях не принято сутулиться. Мужчины до самой смерти сохраняют выправку, держа голову кверху, а позвоночник прямым.

Ещё бы - каждый день двенадцать-пятнадцать километров по горам, за овцами.

Дед сидел в своём неудобном древнем кресле прямой, как спортсмен. На нём была бордовая национальная рубаха с вышитым косым воротом, заправленная в чёрные облегающие брюки. Высокие, до колена, сапоги из хорошо выделанной светло-коричневой кожи плотно облегали икры. Начинающую седеть, но ещё густую шевелюру обматывала чёрная вязанная крючком сетка - национальный головной убор для ситуаций, когда нет дождя или ветра, а голова должна быть покрыта.

Голова всегда должна быть покрыта. Кроме того времени, когда мужчина спит.

Седые дедовы усы были опущены по сторонам, выдавая неудовольствие и неприязнь.

Я не ждал ничего другого. Я удрал с острова без благословения его и моих родителей. Я сделал свою жизнь и карьеру сам, никого из них не спрашивая.

Я был отрезанный ломоть.

Дед смотрел на меня как на чужого. Как на неприятного чужого, от которого не знаешь, чего ждать.

- Ну, садись за стол, раз уж приехал, - сказал он, показав мне место в конце стола.

И я сел, и мне подали глубокую глиняную миску с ювеци[3] из молодой баранины, где мелкие клёцки из теста обильно пропитывал красный пряный соус с большим количеством перца, корицей и гвоздикой. И мне налили в большой стакан красного домашнего вина, тёмного почти до синевы.

И дед встал со своего кресла и тоже сел к столу. И все, кто еще не сидели у стола, без суеты, но быстро заняли положенные им места. У нас каждый знает, где кому прилично сидеть на семейном празднике.

И даже лирник пристроился на тяжелом дубовом стуле - в конце стола, рядом со мной.

Почему-то за столом не было дяди со стороны матери, но присутствовал отцов двоюродный брат - мрачный и недовольный, будто и не праздник.

Дед обвел всех тяжелым, неприязненным взглядом из-под густых, тяжелых, седых бровей. Все затихли в ожидании.

До Нового года оставалось пять минут.

Дед приподнял старую, массивную и тяжелую глиняную кружку, единственный сосуд, из которого он пил:

- Да будут благословенны все, сидящие за этим столом! Да покровительствуют им наши Боги!

Он приподнял кружку и, повернувшись, плеснул из нее в очаг, расположенный по традиции за его спиной - от очага и отсчитывались почётные места за столом.

И все, синхронно, будто репетировали, отлили по глотку из своих посудин на пол, специально по этому случаю обильно посыпанный свежей соломой.

Я чудом не задержался - что было бы неприлично. Сработали рефлексы, вбитые с детства.

Дед выдержал паузу и, подняв посудину в воздух, обвел присутствующих взглядом, после чего молча присосался к ней и выпил в несколько глотков до дна.

Выпили и все остальные, не исключая школоту - за что в Германии семейство могло бы крепко пострадать, узнай об этом в социальной службе. Все-таки в наших краях жизнь подчиняется больше семье, чем безличному и равнодушному бюрократическому государству.