Чистая речка

– Я? – удивился Веселухин. – Да. Или нет. Я не помню. А что?

Поскольку я молчала, он сам через некоторое время осторожно спросил:

– А что, воняет?

– Не так чтобы воняет, но… У меня нюх обостренный. Ты ел котлеты у тети Тани? Рыбные?

– Ел, – с некоторым сомнением проговорил Паша и гордо добавил: – Я еще курил!

– Понятно. Чтобы получить весь комплекс удовольствий, да?

– Чё? – спросил Паша.

И мне, как обычно, стало грустно, когда где-то близко-близко подходит мысль – я ее не пускаю, а она просится и просится – из подсознания в то место в голове, про которое мы говорим: «Я знаю». Вот не «чувствую», а «знаю», мысль, что Паша – не мой человек. Что я буду потом с ним делать, когда нацелуюсь? Чёкать и ржать над комиксами из Интернета, где один рисованный человечек бьет другого своим огромным половым органом, который нарисовал какой-то замученный прыщами домашний мальчик и выставил в Интернет, у наших просто таких возможностей нет. А домашние рисуют всякие мерзости, снимают на телефон, как они это рисовали, и выкладывают. Потом другие такие же смотрят, ржут, ставят лайки, подписывают всякие мерзости…

– Ты же не куришь, – напомнила я Веселухину. – Не стошнило?

– Не. Я привыкаю потихоньку.

– Молодец! – кивнула я.

Наверно, у меня судьба такая – быть одной. Вот мог бы быть Веселухин другом. Нет. Не будет. Идиот. Имбецил. Одноклеточный.

– Я сначала, когда пробовал, меня тошнило… – начал Паша, но я его прервала:

– Паш, я ненавижу запах табака. Это раз. Если собираешься целоваться после обеда или ужина – почисть зубы в следующий раз, это два.

– С тобой? – радостно спросил Паша.

Я даже не стала никак реагировать на это, продолжила мысль:

– И три: где ты будешь брать деньги на сигареты? Ты же знаешь, какая проблема у всех наших, кто курит. Денег нет, а курить хочется.

– Траву куплю в городе, – сказал Паша.

Даже жаль, что такая милая мордашка и хорошая, подтянутая фигура даны такому имбецилу.

– Купи, и ко мне больше не подходи, – сказала я.

– Руся, я тебя люблю, – неожиданно сказал Паша и попытался взять меня за шею.

От его прикосновения мне стало горячо. Не то чтобы хорошо или плохо. Горячо. Я остановилась.

Нет, так не может быть, нельзя целый час целоваться с человеком, от которого пахнет рыбными котлетами, у которого в голове вообще ничего нет, одни неприличные комиксы, с дураком, из-за которого меня теперь считают воровкой, с имбецилом, который изо всех сил пытается курить, хотя его тошнит от сигарет.

– Ты меня любишь, – задыхаясь, сказал Веселухин, когда я с большим трудом оттащила его от себя спустя… какое-то время, не знаю, какое. Длительное.

Я пожала плечами:

– Не знаю.

– Не знаешь? – заорал Веселухин смешным, ломающимся голосом, и это получилось как начало какой-то арии из оперы.

Я слышала недавно по телевизору кусочек оперы, потом пришлось переключить, потому что пришли остальные девчонки смотреть сериал про семью – скучный, глупый, но местами смешной. Мне лично нравится там только крупный актер, очень взрослый, которому непонятно сколько лет – то ли сорок восемь, то ли шестьдесят. Мне почему-то иногда кажется, что он мой родственник. Я знаю, что это синдром всех наших – искать родственников среди знаменитых людей. Но я же знаю, что моя бабушка была балерина, у нее был какой-то муж, актер, и еще кто-то старше ее, от кого она родила маму… Когда я смотрю на того актера, у меня в душе возникает щемящий теплый комок, как будто что-то знакомое, даже родное, но очень давно забытое.

А в той опере я даже не успела понять, о чем шла речь, мне запомнился высокий и как будто ломкий, но очень красивый голос толстого, немолодого певца, и сложная, какая-то просто изумительная мелодия. Я все ходила и напевала, напевала ее потом. У меня есть слух, и мы с мамой часто пели дома – мама очень хорошо пела, знала много песен, и старинных русских, и современных, а я ей подтягивала. Но сейчас мне запеть трудно, я пою, только когда меня никто не слышит, и еще иногда пою во сне. Выхожу на сцену, мне всегда снится одна и та же небольшая сцена в каком-то уютном зале, с синими портьерами на сцене. В зале – во сне – сидит мама, и я пою, а она смотрит на меня, улыбается, радуется. Иногда во сне я не вижу ее лица, но знаю – вон там мама, и я пою для нее.

Жаль, что мне не с кем поговорить об этом – почему нам снятся такие удивительные сны. Я пытаюсь найти что-то в библиотеке, но у нас в школе плохая библиотека, а в детском доме – тем более, с очень старыми книгами. Наверно, все это есть в Интернете, и надеюсь, когда я буду жить одна в общежитии, то смогу купить себе свой собственный компьютер и тогда уж прочитаю все, что хочу.

– Не знаю, – повторила я.

Веселухин попытался было снова начать меня целовать, но тут уж я решительно убрала его руки.

– Паша, ты придумал, как возвращать пальто?

– А че? – спросил Веселухин, и я тут же пожалела о своей слабости.

– Не «че», а куда понесем пальто – в школу или Маше домой?