Чистая речка

– Нет, это я хотела тебе сказать! – перебила меня Серафима. – Скандал только раздувается! Я тебя предупреждала – каюк твоему Вите! Родители забирают детей из групп. А будет дело в суде – так его ни к одному образовательному учреждению близко не подпустят! Будет тару принимать или на рынке у азеров стоять подметалой. Или… стриптизером пойдет! Там как раз все его лучшие качества будут востребованы!

Я с сомнением взглянула на Серафиму. Она так говорила, как будто не симпатизировала Виктору Сергеевичу. Я столько раз видела, как она на переменах сама к нему подходила, обнимала его за талию, прогуливалась с ним по коридорчику, смеялась…

– А что делать, Серафима Олеговна?

– Не знаю, что делать! Это тебя надо спросить, ты же такая у нас оказалась секс-бомба – и там, и здесь, на два фронта. Что парнишка голову потерял, что Витя, – мозгов, видно, не больше!..

«Парнишка» – это Веселухин, которого Серафима не очень любит. Странно, почему она так это говорит?

– Так, пойдем-ка в класс. – Серафима решительно развернула меня и подтолкнула вон из столовой.

В классе она заперла дверь и первым делом налила себе пустырника.

– Вот, сижу на успокоительных, из-за тебя, имей в виду. Хорошо, что камеры не успели в классах поставить, а собираются. Пока камер нет, слушай внимательно: даже если ничего между вами не было – разницы уже никакой. Понимаешь? Слухи пошли, сплетни. Позор, в общем. Давай, ты в другой детский дом поедешь, а? Может, оно как-то и забудется. Русь, что скажешь? – Серафима резко поменяла тон, говорила хорошим, добрым голосом, смотрела на меня тепло…

А я чувствовала, что она говорит неправду. Потому что она знает, что такое для нас – оказаться в чужом месте. Для любого из нас.

– Молчишь? О себе думаешь? А ты о Вите подумай, как ему дальше здесь жить. Как его маме жить.

– Но позор ведь останется, даже если меня не будет.

– Опровержение в газету напиши! – засмеялась Серафима, но я видела, что ей невесело. – Или приди на районное телевидение. Там передача такая есть, в подражание центральному каналу: «У нас говорят». Они все время ищут темы и героев, даже звонят иногда, спрашивают – никто не подрался ли в школе, нет ли клубнички какой.

– Нет, – односложно сказала я. Потом подумала и добавила: – Серафима Олеговна, а вот если бы все думали, что… – я заставила себя выговорить это, – …мы с Виктором Сергеевичем любим друг друга, ну так… по-настоящему… на всю жизнь… Все бы успокоились?

– Любите? Любите?! – захохотала Серафима. Посмеялась, резко замолчала. Еще налила себе в рот пустырника, поморщилась. – Гм… Ну, не знаю… Любви, как говорится, везде у нас дорога… То есть… Ох, Брусникина… Что с тобой делать… И что, он тебе сказал, что любит? Вот прямо так – любит и все? А что он при этом делал? В смысле… в каком состоянии был?

– Не в том, о котором вы подумали, – сказала я, уже жалея, что стала разговаривать с Серафимой. Ничего нового я не узнала. – Я хочу с Вульфой поговорить.

– Не советую, – скривилась Серафима. – У нее сейчас просто бешенство матки. Ни о чем больше не думает. Гоняется со своими эстрогенами по городу, себя опозорила, Витю…

Почему-то обо мне Серафима не упомянула. Мне-то как дальше жить? И ладно, не это сейчас главное, не меня же в тюрьму посадят.

– Я была у прокурора, – на всякий случай сообщила я.

– У кого?! – Серафима, отхлебнувшая в очередной раз из бутылочки пустырника, поперхнулась. – У Аршебы? И что? Что он сказал?

У Серафимы зазвонил телефон, а я, пользуясь минутой, выскользнула из ее класса. Я видела впереди спину Вульфы. Через двадцать минут должно начаться наше занятие, на которое она просила меня больше не ходить. Я догнала ее, когда она входила в кабинет рисования.

– Лариса Вольфганговна…

Вульфа нервно обернулась.

– Ах, ты здесь! – сказала она. И я просто физически ощутила ее ненависть, меня как будто обдало чем-то горячим и ужасным. – Что тебе надо?

– Можно я войду в класс?

– Нет! – выкрикнула Вульфа. – Нет!

Я молча стояла под дверью.

Вульфа, как фурия, промчалась в класс, поносилась по кабинету, двигая стулья, открывая одно окно, закрывая другое. Потом крикнула:

– Заходи! Дверь закрой!

Я зашла и далеко проходить не стала.

– Сядь, – она рывком вытянула руку, показав на первую парту. – Что ты хотела сказать?

– Я хотела вас попросить, – сказала я, не двигаясь с места (я знаю, по опыту нашего общения в детском доме, что никогда нельзя поддаваться тону, манере и даже ходу мыслей собеседника, если он настроен враждебно – проиграешь сразу же), – забрать заявление из прокуратуры.

– Ха! – сказала Вульфа и крепко водрузила руки себе на бедра. – Умная!

– Заберите, пожалуйста, заявление, потому что это все очень стыдно. И над вами все смеются.