Чистая речка

Но я резиновые сапоги не надела, сама не знаю почему. Хотела выглядеть покрасивее, наверно. Приятно, что есть один человек на свете, с которым можно никогда не врать, – это ты сам. Конечно, иногда хочется и самой себе наврать, но я знаю – никогда нельзя этого делать, по крайней мере, мне точно нельзя. Пока себе правду не скажешь, сама с собой не разберешься – очень тошно на душе. А я больше всего не люблю этого ощущения, когда невыносимо тошно на душе, я слишком хорошо знаю, что это такое.

На поляне никого не было. Ничего себе! Я два раза обошла всю поляну кругом, слыша, как громко хлюпают и чавкают мои изящные черные сапожки. Я их совершенно зря надела, в лесу оказалось гораздо мокрее, хотя и дождей нет, просто ночью выпадает холодная роса. Как же я радовалась, когда они мне подошли! Чуть жал один сапожок, на левой ноге, но Зинаида Матвеевна, которая меня любит, шепнула: «Бери, бери, разносятся!», видя, как Лерка уже тоже нацелилась на них.

Хорошо, что у меня такое крепкое здоровье. Я два года в детском доме болела – наверно, потому что умерла мама и у меня что-то сломалось в душе и во всем организме. Я все время болела всеми инфекциями, какие только были у нас. И корью, и ветрянкой, и всеми гриппами, и просто кашляла, кашляла. А потом перестала и сейчас не болею никогда. Я эти два дня так мерзну, хожу с озябшими ногами, что если бы не мое здоровье, у меня бы, наверно, уже заболело горло и потекло из носа. А так только заныла пораненная рука, которую я так посвободнее и не перевязала. Спасибо Паше, который придумал какую-то ерунду! Ребус, который я должна разгадывать! Я остановилась и огляделась. И где он может быть? Плохо без телефона, но раньше ведь люди всегда так жили.

Я попыталась сосредоточиться. Если он сюда пошел, то может находиться сейчас только в двух местах – или у ручья, пошел попить, скажем, или в шалаше, который мы всегда строим летом, и там очень хорошо в жару. За зиму шалаш разваливается, а весной, когда уже все подсыхает, мы строим заново. Обычно бывает несколько шалашей, у младших они обязательно разваливаются, а наш в прошлом году простоял до весны почти целый. Я постаралась настроиться на Пашу, так, наверно, правильно сказать. Не подумать, что бы он мог сделать, а почувствовать. И пошла в сторону шалаша.

Веселухин сидел в нашем шалаше на сложенных кучей еловых ветках, поэтому ему было наверняка холодно, но хотя бы не так мокро, как мне сейчас.

– Привет, – сказала я. – Я замерзла и промокла, пока тебя нашла.

– Привет, – сказал Веселухин и посмотрел на меня сложным и глупым взглядом.

Нет, только этого мне сейчас не хватало. Я не готова выслушивать никакие его признания, тем более я еще сама в себе не разобралась.

– Паш, что случилось? Зачем ты меня позвал? – я подошла поближе к шалашу, но внутрь не заходила.

– Вот… – Веселухин привстал и достал что-то объемное, какой-то пакет, который был спрятан у него сзади, за кучей веток. – Это тебе.

– Что это?

– Возьми, Брусничка.

Ясно, что-то от души. Подарок. Иначе бы так ласково он это не произнес.

Я взяла пакет и открыла его. Не сразу, но я узнала, что это. Я удостоверилась, потрогав мех. Я такой мех раньше не видела. Фиолетовый, как будто переливающийся, как перышки у диковинной птицы. Даже не стала доставать пальто из пакета и отдала его Веселухину обратно.

– Ну ты идиот, – сказала я и пошла прочь.

– Руся! Стой! Ты че? – заорал Веселухин! – Я для тебя… Да я тут целый час тебя жду! Или два! Уже себе, знаешь, что отморозил?

– Ты мозги себе отморозил, – сказала я, остановившись и повернувшись к нему. – Меня из-за тебя воровкой считают, понимаешь? Все, до одного человека! И Маша, и Серафима, и директриса, и школьный директор – все, понимаешь! Придурок! Неси пальто обратно!

Веселухин помрачнел, стал комкать пакет, потом размахнулся и изо всей силы зашвырнул его куда-то в лес.

– К черту! – закричал он. Но не так, а матом.

– Паш, мы договаривались – хочешь со мной общаться, не матерись.

– Да кто ты такая? – начал было Веселухин, но неожиданно сам осекся. – Руся… И что, ты не возьмешь пальто?

– Зачем ты его украл, ты можешь мне сказать?

– Да у этих долбаных мажоров… – завелся было Паша.

– Это Машино пальто, при чем тут мажоры! Какие у нас в школе мажоры, ты что?

– Какая разница, Машино – не Машино… – упрямо сказал Паша. – Почему им все, а нам – ничего?

– И что, теперь воровать их вещи и носить в лесу, когда никто не видит, да? – засмеялась я, хотя на самом деле мне было не смешно.